Секреты людей, которые лечатся водой. Исцеляющая вода вместо таблеток и лекарств

Эдвард=Ахвана?

Прочитав этот ипсилон, мы с Белоусовым переглянулись в недоумении. Александр Федорович нарушил молчание первым:

– Простите меня, дорогой Мишель, но думаю, что сейчас словесно оформлю вопрос, который назрел не только у меня, но и у Блаво. Дико извиняюсь за этот вопрос, но все же… Получается, что Эдвард – это наш Ахвана?

– И да, и нет, – ответил Мессинг и замолчал.

– Как это так? – не выдержал я.

– Очень просто, коллеги, – ответил Мессинг. – Ни в коем случае нельзя утверждать, что наш брахман-проводник и есть тот самый Эдвард из Гессена, курировавший научную составляющую тройки «Афанасий Никитин». Согласитесь, но достаточно взглянуть на Ахвану, чтобы понять его явно не арийское происхождение. И все же ключ к поиску Эдварда и его следов кроется как раз в личности брахмана, совсем недавно подвергавшего меня мучительным пыткам. Каким образом? На этот вопрос я пока не могу дать ответа, но направление поисков для меня более чем очевидно…

Кажется, все точки были расставлены. Нам оставалось ждать до полудня еще полтора часа, и Мессинг рассказал, что с ним произошло с того самого момента, когда Петрович и я оставили его с предателем-брахманом на развилке двух тропинок, одна из которых вела к Мертвому озеру и Живому источнику, а другая – к озеру Прошлого. Все эти события Мишель Мессинг зафиксировал потом в своем дорожном дневнике, фрагмент из которого я и привожу здесь.

Из дневника Мишеля Мессинга

И вот друзья мои ушли, оставив меня не одного, конечно, но один на один с тем, кому мы так опрометчиво доверились, – с Ахваной. Тогда я ощущал себя в безопасности и спокойно предавался анализу ситуации, в которой не могли меня не ужасать факты, бросавшиеся в глаза всю нашу долгую дорогу от предгорного отеля до этой развилки двух дорог. Не мог не припомнить я, что элементарный жестологический и физиономический анализ с самого начала выдавал в этом Ахване лгуна. А что же мы? А мы баранами плелись за этим лжецом! И все же, все же, как бы опрометчивы ни были наши поступки, мы кое-чего достигли; и, уверен я, вот-вот еще достигнем.

Такого рода мысли владели мною, пока сидел я с пленником нашим у той развилки. По всей вероятности, уход в глубину мыслительной деятельности сослужил мне в итоге службу коварную. В какой-то момент я так задумался, что, к стыду своему, не заметил, как злонамеренный Ахвана высвободился из веревок и подкрался ко мне сзади. Помню я тяжелый удар в затылок, уже потому помню, что не сразу потерял я сознание, а еще успел подумать: как же это так случилось, что допустил я такую вот оплошность, повернувшись спиною к хитрому противнику…

Когда же пришел я в себя, то понял сразу, что находимся мы совсем не там, где нас оставили Блаво и Петрович, а где-то явно ниже того места. Значит, Ахвана перенес меня, а друзьям моим теперь придется время тратить на мои поиски! Я был связан теми же самими веревками, какими совсем еще недавно был связан Ахвана. Но где же сам он? Признаюсь, что заметил я своего врага не сразу – только по мягкому шипению костра смог различить я настоящее местонахождение брахмана. Он действительно разводил костер чуть поодаль от того дерева, к массивному стволу которого я крепко-накрепко был привязан. Ахвана совсем не боялся повернуться ко мне спиной, бормотал что-то на непонятном мне языке и даже пел иногда уныло и на одной ноте. И как я ни пытался хоть чуть ослабить веревки, ничего у меня не выходило – так умело узлы на веревках были завязаны. Что было делать, как не предаваться размышлениям?

Подумал я тогда о том, сколь положение мое незавидно и сколь дела мои характером своим скорбны. Между тем помнил простую истину о том, что выход есть всегда; что выход есть даже тогда, когда его нет. Стал все взвешивать и несколько успокоил себя тем, что вскоре уже вернутся к той развилке Блаво и Петрович, поймут, что я пленен и что я где-то поблизости. И придут тогда меня спасти. Но сколько продлится еще мой плен? Ответ на этот вопрос мог бы при желании дать Ахвана, но вступать в переговоры с ним совсем не хотелось. И только мысли грустные, печальные, даже тоскливые стали одерживать верх над моим природным оптимизмом, как на помощь мне пришел мой любимый поэт Василий Дмитриевич Лебелянский. Не сам, конечно, пришел, а стихами своими гениальными и уникальными. Вспомнил я одно стихотворение из его нетленного наследия, стихотворение, как раз и написанное по похожему поводу.