Секреты Российской дипломатии. От Громыко до Лаврова

Американский президент Джимми Картер, как человек очень совестливый, постоянно говорил о том, что Советский Союз должен соблюдать права человека. Громыко не обращал внимания на его слова и переходил к большой политике. Однажды во время беседы с Громыко Картер завел речь об арестованном в Москве физике Анатолии Щаранском, который добивался выезда в Израиль (где он станет министром). Его не только не отпустили, но и посадили как американского шпиона.

Громыко недоуменно переспросил президента:

— А кто это — Щаранский?

Картер обомлел и перевел разговор на другую тему. Присутствовавший при разговоре посол Добрынин подумал: как ловко министр ушел от неприятного разговора. А когда разговор закончился и они сели в машину, Громыко недоуменно спросил Анатолия Федоровича:

— А кто такой этот Щаранский?

Он действительно просто не желал ничего об этом знать и велел помощникам сообщения на правозащитные темы ему на стол не класть.

Искусство выжимания лимона

Энергия, редкая работоспособность, блестящая память, настойчивость — все это помогло Громыко стать министром. Но как дипломат он сформировался под влиянием Молотова и Сталина. От Молотова он научился догматизму и формализму, нежеланию понимать и учитывать точку зрения партнера по переговорам.

Громыко был актером, который умело скрывал свои намерения и настроения. Лишь в редчайших случаях чувства брали у него верх над разумом. Были люди, которые выводили Громыко из себя. Британский министр иностранных дел Джордж Браун попытался установить с коллегой неформальные отношения и во время завтрака обратился к Громыко самым непринужденным образом:

— Андрушка!

Громыко поправил его холодным тоном:

— Если хотите обратиться ко мне неофициально и одновременно вежливо, то надо говорить Андрей Андреевич.

Тот, ясное дело, не осилил имени-отчества. Но нелюбовь Громыко к англичанину усилилась, все попытки британского министра наладить отношения пошли насмарку. Англичанам вообще трудно приходилось с Громыко. Британские дипломаты вспоминали, что советский министр мог часами вести бесплодные беседы.

Другой британский министр Алек Дуглас-Хьюм даже как-то попытался остановить Громыко словами, что он прекрасно знает содержание последних передовиц «Правды», и нет особого смысла тратить драгоценное время на их пересказ. Но Громыко продолжал распространяться о миролюбивом духе советской внешней политики. Дуглас-Хьюм предложил объявить перерыв. Потом министры встретились вдвоем, и только тогда беседа приобрела более деловой характер.

Громыко высоко ценил подготовительную работу — подбор материалов к переговорам, считал, что это необходимо проделать самому, чтобы быть на высоте в момент переговоров. Министр не чурался черновой работы, поэтому часто брал верх над менее подготовленным и менее опытным дипломатом. Он не допускал импровизаций в дипломатии, хотя импровизация — это необходимый элемент в дипломатии. Но во время холодной войны импровизация была опасным делом.

Природа наградила его крепким здоровьем, что позволяло ему выдерживать огромные нагрузки, особенно во время зарубежных визитов. В дни заседаний сессии Генеральной Ассамблеи ООН он в день проводил несколько встреч с министрами иностранных дел разных государств и всегда был собран и готов к дискуссии.

Чувство долга у Громыко было колоссальное. Однажды во время выступления в ООН у него случился обморок. Министр просто перегрелся. В Нью-Йорке было жарко, а Андрей Андреевич одевался тепло, даже летом носил кальсоны. Мощных кондиционеров тогда еще не было. Охранники буквально унесли его из зала заседаний. Министр пришел в себя и, несмотря на возражения помощников, вернулся в зал и завершил выступление. Ему устроили овацию.

В один из январских дней 1977 года министр позвонил своему заместителю Владимиру Семенову. Пожаловался:

— Во время церемонии под юпитерами стоял и думал, что выдержу. Но не выдержал и потерял сознание. Обморок. Товарищи поддержали… Врачи сказали, что надо отдохнуть в Барвихе. У меня переутомление было. Глотал таблетки. Я люблю работу, но со сном не получается. Три года назад решил проявить характер: ни одной таблетки снотворного. И не пил. Но, оказывается, это все-таки необходимо!

Через десять дней министр опять соединился с Семеновым.

«В мембране телефона усталый и чуть сбитый голос, — записал в дневнике Семенов. — Сказал, что врачи приказали после партконференции в МИД сдать кровь и уложили в больницу. «Накануне у меня был приступ стенокардии, была боль, я не знал, что ее надо снимать и как, все терпел и вытерпел… Я думал: главное интеллект, а оказалось — сильнее то, что ниже головы». Он, конечно, болел, и очень. «Переутомление». А в сердце холод и тоска. Это был не просто душевный разговор, это был крик души. Дескать, отшумела шумная и буйная, а теперь койку береги. «Еще пару недель здесь подержат — ЭКГ получше, врачи даже повеселели, через неделю пускать будут гулять, а сейчас по комнате только».