На самом деле, чисто по-человечески Жозефину было жалко. Дураку понятно, что демонстративно прифрантившийся герцог умотал решать совсем не рабочие вопросы. И красивая, но неизбежно потихоньку стареющая герцогиня, всеми средствами старавшаяся замедлить время и скрыть признаки неумолимо настигающего возраста (вон сколько пудры с румянами извела), всё равно проигрывала хорошеньким, а главное молодым городским гризеткам.
Самое паршивое, что всё это происходило публично, на глазах у всего дома. И несчастной женщине приходилось терпеть уколы где-то осуждающих, где-то сочувствующих, а где-то и откровенно злорадных взглядов. (И ещё надо посмотреть, что из этого арсенала задевает сильнее.)
Утешением и смыслом жизни Жозефины оставался старший сын — уже известный нам красавчик и совершенный обормот — Жан, в данный момент тоже упыливший с друзьями на очередную весёлую пирушку.
Герцогиня, нервно покусывая пухлые губы, потребовала тёплую пелерину и пошла в сад. Фрейлины похватали предметы, способные пригодиться на прогулке — кто зонт, кто шаль, кто собаку — мне в руки сунули книжку, и мы гуськом потянулись за её светлостью.
Я чувствовала себя участницей какой-то нисколько не смешной комедии, поставленной эмоционально не устойчивой личностью с больным воображением.
А герцогиня, видимо, не знала, куда себя деть. В отличие от своих мужчин, она не имела возможности свободно покидать дворец. Меня бы на её месте, наверное, тоже уже раздражал каждый уголок этой позолоченной клетки и всё её содержимое. Включая группу толпящихся за её спиной нас.
Жуть, у неё же практически нет возможности побыть в банальном и так иногда необходимом одиночестве — всё время кто-то находится рядом. Начиная с момента, когда герцогиня утром открывает светлые очи и заканчивая отходом ко сну. Единственный уголок, где возможно побыть наедине с собой и не «держать лицо» — это… ну да…
— Часовня — зашептали фрейлины, бдительно отслеживавшие перемещения своей госпожи.
Жозефина, опустив прикрытую легкой кружевной накидкой голову, с зажатым в руках молитвенником величественно, но быстро прошла парк, переходящий в сад и углубилась в самый дальний его угол. Она направлялась в семейную капеллу.
Фрейлины живописной группой остались ждать в саду. Меня подозвала к себе старшая фрейлина — совсем уже взрослая, откровенно некрасивая женщина с табличкой «старая дева» на лбу. Похоже, мечты мадам Анаис о замужестве давно разбились о служебное рвение.
Быстро представив остальных девушек, мне прочитали небольшую лекцию об обязанностях фрейлин, забыв упомянуть про права. (Из коих — только зарплата и полдня в неделю — выходные.) Мадам настоятельно велела мне не задавать лишних вопросов и вообще вести себя тихо, пока её светлость не оттает и не отойдёт от очередного расстройства. Ну, в общем, я и сама не стремилась на амбразуру. Пока понятно лишь то, что ничего не понятно.
—
— Ну как обычно, — послышалось из кустов — парочка сплетниц помоложе чесала злые языки, — сейчас намолится и пару дней буде ласковая. А потом опять всё с начала: вы не так говорите, молчите и слушайте, принесите то, уберите это, что вы мне подали…
—
Закончив «сортировку», я, наконец, обратила внимание на сам сад и парк, который мы прошли не задерживаясь на то, чтобы полюбоваться на его красоты и достопримечательности.
Про царивший вокруг идеальный порядок, думаю, упоминать смысла нет — и так понятно, что всё было по «высшему разряду».