Секс АНДЭ!

Во-первых, танцуем на сцене, а не на столе; во-вторых, здесь всего одни «рум» и гости, в основном, сидят в зале, а потому быстро уходят и у нас, очень много столов. В-третьих, тут не приходится хитрить и выливать виски и пиво в ведро, так как пить нам запрещено официально. Сам управляющий, мистер Хам, так его зовут, подходит к гостям и объясняет, чтобы даже и не пытались нам наливать. Так мы, мол, молоды.

Хозяин клуба – огромный толстяк, похожий на сумоиста, часто приходит к нам – пить кофе и возит по всему городу на экскурсии. Пусть, Елена и хрюкает, что это все – исключительно для рекламы. Какая разница? Официанты – душечки. Банды и диджеи – лапушечки.

Ну, а Сека, Сека просто вообще лучший…

8.12.99г.

Сегодня, как и собиралась, встала пораньше. Сделала зарядку, позавтракала, сходила в сауну и игнорировала жратву, пока на самом деле не проголодалась. Но и тогда, я выпила чаю. И съела лишь половину порции.

Ничто не предвещало беды, но проснулась Оля:

– Ты позвонила моему дяде Поле? – сухо осведомилась она.

Я подавилась своей хорошестью:

– Я – кто?! Твоя личная секретарша?!

Права дорогая мама: «Не хочешь иметь врагов, не делай добра людям!» Хотя я и не знаю, как она подобные выводы сделала… Не добро же ведь, сотворила.

Сначала Оля только просила, теперь приказывает.

Я как-то сразу сегодня все это просекла. Не знаю, что со мной происходит. Словно по мере похудения, я наливаюсь силой. После той ночи в мотеле, когда я назвала подушку «Димусиком!» и признала, что ненавижу Альку лишь потому, что завидую ей из-за мужиков, меня так и прет еще что-нибудь такое признать и преодолеть.

Раньше, еще в Хабаровске, я думала, что меня все любят. Теперь я знаю, что меня терпят, потому что я – единственная, кто знает английский. А я, не желая это признать, не решаюсь слова им поперек вякнуть. Словно, если я перестану быть им полезной, меня отведут в лесок и пристрелят. Словно я – все еще ребенок и меня могут как-либо наказать. Молчанием, домашним арестом, выпороть… Епа-мать! На меня даже собственная мать уже не решается поднять руку, стоило ее разок стулом приложить. Тичер, вон, получила и уважением прониклась. Так какого хрена я тут перед Олей стелюсь?

Мне с нее толку – ноль. Это я им нужна. Не они мне! Я им. Я без них могла бы с Секой поговорить. А вот они – не смогут.

В общем я смерила ее взглядом, а-ля Дима-Кан-Не-В-Духе:

– Я что, обязана вечно, выслушивать причины, по которым он не хочет видеть тебя?

У Оли челюсть отпала. Но слов она не нашла. И я поняла, что была права: я не обязана. Вообще. Никому. Ничем. Не. Обязана.

Черт! Если бы меня оставили в Чхунчхоне одну, с Тичером, я была бы намного счастливее!.. Тичер по-английски, хоть и хреново, но говорит.

9.12.99г.

Обожаю сидеть с мафией! Они не платят за нас клубу, только нам и ни разу не жмотятся.

Сегодня каждой дали по семьдесят, плюс, личные гости подбавили. У меня сто двадцать. Конечно, я могла бы заработать на приличную пачку десяток больше, если бы позволила Ольгиному уроду сунуть их мне в лифчик, но что-то во мне воспротивилось, и я отказалась, умирая от жадности. Какое-то внутреннее чувство, граница, которую я не могу преступить.

Деньги – это хорошо, но быть дешевкой плохо.

Тичер, как всегда, бушевала! Извивалась, как шлюха и все с ней, так и вели себя. Плевали на деньги и лепили в вырез кофточки. Ее санним то и дело бил ее ладонью по голове. Не сильно, конечно, но все равно унизительно. И я думала: вот оно? Вот это – работа? Унижаться за деньги? Падать ниже и ниже, подбирая как можно больше бабла? А потом строить из себя королеву? Прежде, чем не пробьет ровно девять и тебя не отведут за очередной тэйбл?..

Мы ели фрукты. Что-то нашло, и мы хватали их, как удавы, под испуганные взгляды мистера Хама. Мафия заказывала еще: им нравилось смотреть, как мы жрем. Хам был близок к обмороку.

Мой санним, с длинным шрамом у виска, был хмур и не разговорчив. Я спросила, откуда у него шрам. Просто так, чтобы не сидеть, как кукла. Гость вдруг ожил и долго что-то рассказывал, а я сочувственно кивала. Ольгин схватил меня за руку, собираясь потанцевать, – он вообще какое-то агрессивное, отвратительное мурло, – но мой на него рявкнул и его воспитание мгновенно улучшилось.

Ольгин тогда подошел к Тичеру, достал из кармана свои деньги, демонстративно предъявил их мне и знаками показал, что дает мне шанс передумать. Все умолкли и уставились на меня. Я закусила губу: решалась моя судьба. Смогу я переступить себя или нет?

Я не смогла.

Но в итоге все равно не особенно потеряла. Во-первых, мой санним дал мне еще больше, не заставляя при этом так унижаться. Во-вторых, он у них, как я поняла, самый главный и мы просидели в обнимку, как голубки до самого их ухода.

Как папа и дочка.

Почему, блин, меня не хочет никто?!!

***

После работы Саша повез нас есть.

Сидели в «Чикене»… На одной половине стола он, Тичер, Кристина и я, на другой —остальные.

Чжан тянул свои липкие ручонки и гладил Кристу по волосам.

– Нельзя! – говорила я, обнимая Кристу сама и скидывая его руку. – Деньги давай!

– Сколько?

– Двадцать.