Секс и ветер

- Порвите его и выбросите, - Люсин придал голосу некую торжественность. – Умер вчера Товарищ Берендеев. Так сказать, будучи в рядах.

- Понял вас, товарищ Люсин, - с энтузиазмом ответил Евгений Петрович. – Уже рву.

- Сколько у нас осталось неохваченных в целом по стране? – Люсин выбрался из глубокого кресла, повысив голос.

- Если не считать убывших естественным путем, Владимир Петрович, - в селекторе зашелестели перебираемые бумаги. – То осталось всего три человека. И все трое, как раз, проживают в Москве.

- Ну, что ж, - Люсин подошел к висящему на стене портрету президента. – Можно считать, что с заданием руководства мы справились?

- Да, Владимир Петрович, -  Евгений Петрович хохотнул. – Страна к выборам готова.

- Пока не забыл, - Люсин обернулся к селектору. – Евгений Петрович, объявите благодарность начальнику отдела быстрого реагирования товарищу Зюкину за отлично проведенную операцию.

- Уже, Владимир Петрович.

Селектор пискнул, отключившись. Люсин смотрел в окно на встающее над столицей Родины солнце и думал о том, что уже сегодня вечером огромная страна, как один человек, встанет на новые рельсы – рельсы всенародно выбранного пути. И в этом есть и его, пусть маленькая, как начальника отдела планирования, толика труда. Сняв очки, Люсин протер стекла бархоткой. Ей же промокнул повлажневшие о волнения глаза. Где-то в глубине его груди зарождалась смелая мысль о том, что для многострадального народа великой страны сегодняшние выборы будут, наконец,  последними в истории.

Сосиски и Рохляков

- Ты сосиски купил? – голос жены звучал приглушенно, как из-под подушки. – Только не говори сейчас, что забыл.

- Ну, забыл, - Рохляков сунул голову с прижатым к уху телефоном в плечи. – Варенька, замотался.

- Замота-ался-я-я? – трубка сбилась на хрип. – Замотался ты, Лёлик, в девяносто третьем с этой кошелкой из Мухосранска.

- Из Нижневартовска, - попытался вклиниться Рохляков.

- Да, хоть из Аддис-Абебы! - взвизгнула жена. – Ты ж ей, суке, цветочки возил аж из самой Москвы на самолете. А жене своей родненькой и сынку своему единственному сосисок не можешь принести из соседнего гастронома.

- Ну, будет тебе, Варь, - Рохляков искоса осмотрелся, не слышит ли кто. – Это ж еще до тебя было. Как говорится, дела давно минувших лет.

- Значит так, Лелик, - зазвучал металлом голос жены. – Без сосисок можешь валить к своей хабалке в Днепропетровск.

- В Нижневартовск, - поправил запищавшую гудками трубку Рохляков.

- Здравия желаю, Леонид Петрович, - козырнул проходящий по коридору полковник.

- Никитин, - остановил его Рохляков. – Дело Позднякова у тебя на контроле?

- Так точно, товарищ генерал, - вытянулся в струнку тот. – У меня.

- Так какого хера тянешь, полковник? – Рохляков побагровел. – Хочешь в Магадан поехать начальником местного управления? Не хочешь? Тогда результаты мне на стол завтра в 15.00. Понял?

- Понял, товарищ генерал!

- А ты говоришь «сосиски», - Рохляков открыл дверь своего кабинета. – Петрищев!

- Я, Леонид Петрович! – выскочил из-за стола приемной майор.

- Купи три килограмма сосисок и пулей назад!

- Есть, товарищ генерал, - майор, подхватив фуражку, выскочил в коридор.

Рохляков прошел к себе. Налил из пузатой бутылки янтарной жидкости в хрустальную рюмку. Выпил залпом. Крякнул. Закусил ломтиком лимона. Прищурившись, набрал номер в мобильнике.

- Аня?

- Да, мой генерал!

- Во вторник прилечу к тебе, встречай.

- Ты же обещал на выходные.

- Не могу, дома война. Чего-то моя сегодня разошлась. Тебя вспоминала, кстати. Икаешь?

Секс и ветер

Его пугали звуки. Даже не звуки, а голоса. Голоса шли не извне, а изнутри.

- Ты жива еще, моя старушка.

Он любил ее на излете. На излете своей безбашенной жизни. Она была лучшей в его коллекции. Коллекции женщин. Лучшая, в плане всего. И секса, и поговорить…

То, как она, ранним утром, раскинув свою роскошную грудь, похрапывала, не контролируя себя. То, как она просыпалась от легкого прикосновения губами к соскам, отдавая ему тепло своего тела.

- Бум-бум, - будильник надоел своей трелью. – Давай, вставай.

- Бамба, - он притянул ее податливое тело к себе. – Будешь просыпаться?

- Балу, - она сладко потянулась всеми своими членами. – Какой же ты у меня медведь!

- Медведь? – он встал, взглянул в зеркало. – Да-а, медведь. Толстый.

- Большой, - она щурилась сквозь лучи утреннего солнца, залетевшего в окно. – А не толстый.

- Толстый, - он рассматривал себя в отражении. – Надо что-то делать.

- Не надо, - она прищурилась. – Я люблю твои руки.

- Руки? – удивился он. – Только руки?

Она встала с кровати. Оглянувшись, он увидел ее тело во всей красе – похотливое и такое родное.

В голове скрипело:

- Жив и я, привет тебе, привет.

- Я буду тебе благодарна.

- За что?

- За то, что ты есть у меня.

- Кушайте, на здоровье.

- Ты – моя жизнь. И если ты уйдешь, то я пойму, и буду благодарна судьбе, подарившей мне эти дни.

Ветер. Ветер задувал в приоткрытое окно. Завывал, дуя в щель. Он, казалось, подхватывал их запах,  пытаясь забрать с собой. Она кусала его руки, пытаясь оставить следы своего пребывания.

СПИД