Секс в СССР, или Веселая жизнь

Первые тревожные признаки настоящего инакомыслия я уловил, читая вроде бы невинную байку про поэта Феликса Чунина, который, выпив, расхвастался дружбой с легендарным сталинским соратником Молотовым. В доказательство он позвонил ему, поздравил с Пасхой, а потом передал трубку Ковригину. Бывший член Политбюро вежливо спросил у знаменитого деревенщика, какую книгу тот сейчас пишет. «Время собирать камни», – был ответ. «Какие такие камни?» – насторожился ветеран ленинской гвардии. «А те, что вы, Вячеслав Михайлович, в свое время поразбросали!» Вот оно как… Но ведь на этих самых разбросанных камнях и стоит нынче могучий СССР. Лихо!

Думаю, Чунину такой ответ не понравился, он преклонялся перед генералиссимусом. За акростих «Сталин жив» Феликса призвали в партком, начали прорабатывать, а поэт возьми и спроси: «Покажите мне, товарищи, хоть одно партийное постановление, где сказано, что Сталин мертв!» Его обозвали демагогом и оставили в покое. Чунин был человеком веселым и находчивым. Когда он уходил от первой своей жены поэтессы Томы Кузовковой, дамы с манерами библиотечной весталки и хваткой самбиста, она выкатила ему огромный и мелочный счет за все сразу: потерянную якобы девственность, съеденное питание, нажженное электричество, стоптанные тапочки. Гордый Феликс спорить не стал, разменял требуемую сумму на копейки и оставил в мешке из-под картошки у дверей жадины: подавись! Умер он в 21 веке, пережив крушение своего любимого Красного Проекта. Торопливо шел по улице и упал. Стихи его как-то подзабылись, зато часто переиздают беседы с Молотовым и сталинскими маршалами. Феликс, как и сам генералиссимус, делал ударение на последнем слоге – «маршалами».

Читая дальше «Крамольные рассказы», я споткнулся об историю про фронтовика, который покрошил из автомата дюжину русских прачек, служивших в немецком госпитале. Перед тем как нажать на спусковой крючок, он им улыбался, чтобы несчастные не разбежались, почуяв угрозу. «За что ж ты их так?» – спрашивает у ветерана автор. «А как еще с ними? Они же на немцев работали!»

Ну, ведь ерунда же полная! Я сам любил поговорить с ветеранами и наслушался от очевидцев разных суровых былей, радикально не совпадавших с тем, что показывали в фильмах о войне. Но эта история явно смахивала на клевету, причем злостную. Во-первых, как мог боец покрошить из ППШ провинившихся соотечественниц без приказа?! Это же чистый трибунал! Да и кто бы отдал ему такой приказ? Даже из власовцев и бандеровцев повесили только главарей, остальных услали в лагеря, а через десять лет отпустили восвояси. Я в Доме творчества в Пицунде лично выпивал с народным украинским поэтом Юрком Пилипенко, служившим в дивизии «Галичина». Он после графина чачи хвастался, как пустил под откос дрезину с красноармейцами, а потом ходил вдоль насыпи, добивая покалеченных бойцов штыком. В это я верю. А у Ковригина не срастается. Русских баб, сожительствовавших с немцами и родивших от врагов, тоже ведь после Победы не тронули. Они разве виноваты, что под оккупацией жили и голодали? Они, что ли, от Бреста пятились? Ну, хорошо, ославите вы матерей немецкими подстилками, сошлете в Казахстан, а как после этого «немчурят» честными советскими гражданами растить? Детские дома и так сиротами переполнены. Нет, советская власть, конечно, – дама со странностями, но никак не злобная дура…

– О чем ты опять думаешь? Читай! Я тебя уже догоняю! – поторопила Нина.

В следующем рассказе речь шла о самом большом брянском храме, который все-таки снесли, хотя министр культуры Фурцева лично обещала Ковригину по телефону: пальцем церковь не тронут! Обидно, что взорвали, но разве в каждой стране писатель может запросто позвонить министру? И вообще власть писателя не обижала: на фронт не отправила: повезло. Еще в армии Ковригин стал печататься, потом работал в самом популярном советском журнале «Огонек», объехал весь СССР и многие страны, был вхож к большому начальству, а всемогущий министр МВД Щелоков (про это Ковригин тоже написал рассказик) выдал ему удостоверение консультанта, которое наводило ужас на всех гаишников. По совести сказать, чуть не каждая вторая зарисовка в рукописи была о поездках за рубеж: Париж, Берлин, Лондон, Рим, Чикаго, Прага, Варшава, Пекин…

Про соцлагерь и говорить нечего: там он просто свой человек. Мое сердце заныло, я-то сам пока побывал только в соцстранах. Правда, меня наконец-то включили в делегацию, которая поедет на конференцию к итальянским коммунистам, но пока в качестве резерва: если приболеет кто-то из заявленных стариков. А тут человек два месяца колесит по всей Америке с лекциями, да еще, будучи в ФРГ, обижается, когда во Франкфурте его не встречает посольская машина, чтобы отвезти в Бонн…