Секстет

– Дорогой, я с вами обедаю – это ли не восхитительно! Жду с нетерпением. А-а, шампанское. Официант, хорошо сработано. Кто хочет мой автограф? Что, вон та молодая женщина? Скажите ей, что я буду в восторге. Поклонники! – Он скромно потупился. – Нигде не могу от них скрыться. Так что я говорил, Джини? Ах, да, ваша статейка о Наташе Лоуренс. Очень хороша, просто очень. Вы, женщины-журналисты, заставляете меня трепетать. Да, на днях начинаем снимать… Нет, не мужа. Довольно невыразительная роль этот муж. Я играю Гилберта Маркхэма, любовника. Захватывающий характер. Трудный. Довольно мрачный. Чувствительный. Невероятно сложный, конечно. Я не был уверен, что это я, но Томас Корт буквально меня умолял.

Колин поймал взгляд Линдсей, сидевшей напротив. Он сжал руками горло, высунул язык, закатил глаза и очень удачно изобразил висельника. Ник Хикс этого не заметил, Марков послал Колину одобрительный взгляд, Роуленд слегка улыбнулся, а Линдсей, которой хотелось завизжать или зареветь, вместо этого закатилась смехом.

В конце концов ее спас Джиппи. Он за все это время не произнес ни слова, его тревожный взгляд медленно перемещался от одного человека к другому, а лицо принимало землистый оттенок. Марков, который безошибочно улавливал все оттенки его настроений, ощущал его растущее беспокойство. Он видел, что Джиппи смотрит то на Паскаля, то на Роуленда, потом его взгляд устремился на пустое место справа от Паскаля. Некоторое время печальный взгляд Джиппи скользил по лицам, пока не остановился на Линдсей. Губы Джиппи беззвучно шевелились. Марков наклонился к нему и взял его за руку.

– Что такое, Джиппи? – прошептал он. – Не волнуйся, скажи мне.

Джиппи умоляюще посмотрел на него. Единственный звук, который беспрепятственно слетел с его губ, был звук «п».

Марков сжал его руку и попытался догадаться, что за слово пытается произнести Джиппи. Ему не удавалось придумать ничего, в чем был бы хоть какой-то смысл. Он посмотрел на напряженную фигуру Паскаля Ламартина, который молчал весь вечер и не сводил холодных серых глаз с Роуленда Макгира, сидевшего рядом с Линдсей. У Роуленда же был такой вид, словно он стоит на краю пропасти и решает, прыгнуть в нее или отойти от края. Линдсей героическими усилиями пыталась не дать разговору окончательно заглохнуть. Последние пять минут она говорила о погоде с отчаянным выражением человека, который в случае необходимости будет развивать эту тему бесконечно. Джиппи вдруг вздрогнул.

– Парацетамол, – произнес он чистым, звучным голосом. Марков испуганно взглянул на него, потом наклонился к Линдсей.

– Дорогая, – сказал он. – Думаю, нам пора. У Джиппи мигрень, и ему становится все хуже.

– Нам тоже пора, – облегченно проговорила Линдсей. – Колин, я только возьму свое пальто.

– Я пойду с тобой, – сказала Джини.

Прежде чем кто-либо успел возразить или вмешаться, женщины поднялись со своих мест. Пересекая зал, Линдсей оглянулась. Она увидела, что Роуленд решительно встал и подсел к Паскалю. Джини тоже это увидела и остановилась как вкопанная. Линдсей поймала ее за руку и увлекла в вестибюль.

– Пусть Роуленд с ним поговорит, – сказала она. – Джини, не ходи туда. Роуленд ему все объяснит, он скажет, что не знал, что ты здесь будешь. О, Джини, мне так жаль! Я не знала, что Роуленд здесь появится, клянусь, не знала. Я бы никогда этого не допустила… Пошли наверх. Пальто у меня в номере.

И Линдсей устремилась вверх по лестнице. Джини следовала за ней. Войдя в номер, Линдсей с облегчением увидела, что в ее отсутствие горничные уже навели там порядок, во всяком случае, кровать была аккуратно застелена. Но на двух подушках лежали две шоколадки, на спинке одного стула висела рубашка Колина, а на спинке другого – чулки Линдсей. Комната прямо-таки вопила о любовной близости, и Линдсей густо покраснела.

Джини вошла вслед за ней. Было видно, что она встревожена и напряжена. Она взглянула на нелепые шоколадки, на подушки, постель. Не говоря ни слова, подошла к окну, раздвинула шторы и посмотрела на улицу.

– Снег все еще идет, – бесцветным голосом сказала она. Она вздохнула, повернулась к Линдсей. Линдсей заметила, что у нее дрожат руки, а глаза лихорадочно блестят.

– Значит, Роуленд рассказал тебе о Париже? – спросила она.

– Нет, конечно, нет. – Линдсей еще гуще покраснела. – Он бы никогда этого не сделал. Но в то время я тоже была в Париже, и все было видно без всяких слов.

– Правда?

– О, Джини, ты же знаешь, как это бывает. Достаточно было одного взгляда на его лицо, на твое лицо. Не будем об этом говорить, это не мое дело, к тому же прошло уже столько времени…