Секстет

– Ну, мой маленький мальчик не оставался там девять месяцев, мистер Умник. – Она снова ущипнула его. – Он был там всего три месяца. – Она похлопала себя по животу. – Ему как раз хватило времени, чтобы отрастить пальчики на руках и на ногах, и глазки, и ушки. А потом – знаешь что? Потом пришел дядя доктор и высосал, вырезал, выковырнул его оттуда. Потом его положили в ведро, потому что он стал как фарш. Красный фарш.

Джонатан замер, притих как мышь. Сегодня с Марией было что-то не так. Дело было не только в том, что она говорила ужасные вещи, дело было в том, как она их говорила. Она все время открывала и закрывала рот, как рыба, пыхтела, а рот у нее был весь перекошенный, страшный. Она начала плакать, но она делала это не так, как его мать, которая плакала беззвучно, у нее только слезы катились по щекам. Мария плакала очень громко, и лицо у нее при этом кривилось и дергалось. Джонатану совсем не хотелось до нее дотрагиваться, но он встал на колени в кроватке и обнял ее за шею.

– Мария, не плачь. Пожалуйста, не плачь. – Он заткнул уши руками и изо всех сил старался не думать о мальчике, который превратился в красный фарш. – Мария, давай я позову маму.

– Нет, не надо. – Она перестала плакать так же внезапно, как начала. Теперь она улыбалась. – Все в порядке. Просто я иногда скучаю по нему, по моему маленькому мальчику. Ему сейчас было бы пять лет. Ты мог бы с ним играть, как с младшим братиком, он бы тебе понравился. А теперь ложись. Я тебя укрою.

Джонатан хотел возразить, но не смел ослушаться – ему было страшно. Он лег в постель и вытянулся.

– Засыпай поскорее, слышишь? – Она наклонилась над ним, ее желтые глаза светились, а изо рта пахнуло чем-то горьким и мятным.

– Я засну, засну, – торопливо проговорил Джонатан. Он старался не думать о том, что ему хочется в туалет, а ему ужасно хотелось, но он боялся об этом сказать. Мария взяла его за руку и начала отгибать пальцы один за другим. Это было не очень больно, только чуть-чуть.

– И я хочу, чтобы ты лежал тихо-тихо и не звал меня, когда я буду смотреть телевизор. Я хочу посмотреть телевизор и не хочу, чтобы ты мне мешал. Знаешь, что я сделаю, если ты мне помешаешь?

Джонатан помотал головой.

– Я открою дверь того шкафа в холле и выпущу домового. Его зовут Джозеф, и я велю ему с тобой разобраться. Тебе это не понравится. Знаешь, что он делает с гадкими мальчишками, маленькими всезнайками вроде тебя? Он их ест. Он съедает их пальцы, и уши – это его любимая еда. А потом он откусывает им пиписки, так что остается большая дыра, и тогда он начинает высасывать их внутренности – и сердце, и легкие, и печень. Он их глотает, как фарш. А теперь спи крепко, моя прелесть, – рассмеялась она и выключила свет.

Джонатан лежал в темноте, боясь пошевелиться. Писать хотелось еще сильнее. Он сказал себе, что домовых не бывает, а в шкафу лежат простыни. Потом он услышал шаги в коридоре. Он смотрел в темноту, вцепившись в плюшевого медведя. Вдруг по его ногам потекла теплая струя. Сначала он почувствовал облегчение, но потом стало холодно. Он напряженно прислушивался, но шаги стихли.

Он гадал, действительно ли Мария смотрит телевизор. Если да, то она сидит спиной к двери, и тогда, если идти тихо-тихо, можно пробраться мимо нее незамеченным. Потом он побежит вниз, к папе и маме, и все им расскажет. Они очень рассердятся на Марию, и она больше никогда не придет к нему и не станет его пугать.

Очень осторожно Джонатан откинул одеяло. Держа в объятиях медведя, он добрался до двери и выглянул наружу. Он услышал звук включенного телевизора, но дверь в комнату, к счастью, оказалась закрытой. Он проскользнул мимо, прижимаясь спиной к стене. Пижама внизу была мокрой, липла к ногам, и ему было очень холодно. Медленно пробирался он мимо маленькой гостиной, мимо ванных комнат. Дверь в спальню матери была приоткрыта, свет из нее падал в коридор.

Он стоял в прямоугольнике света, боясь пошевелиться. Мария была в спальне матери, где она не имела права находиться. Он слышал, как она бормочет и разговаривает сама с собой. Она что-то делала в постели матери, он слышал какие-то ужасные хриплые звуки. Вдруг он увидел поднятую руку и в ней что-то блестящее. Потом рука исчезла.

Пот затекал ему в глаза, он открыл было рот, чтобы закричать, но издал лишь слабый писк. Теперь Мария тяжело дышала и стонала, и это напугало его еще больше. Один раз он уже слышал такие звуки. Это было давно, звуки доносились из комнаты матери, а когда он испуганный бросился к ней в спальню, то увидел в постели голых родителей. Голова матери была запрокинута, ее черные волосы струились вниз через край постели, как вода. Отец накрыл ее тело своим, он держал ее за запястья и двигался в такт с ее криками – вверх-вниз, вверх-вниз. Лицо отца было искажено напряжением и блестело от пота.

– Папа! – тихонько позвал Джонатан. – Папа! – голос мальчика дрожал от подступавших слез.

Дверь внезапно распахнулась. Когда Джонатан увидел, что Мария сделала с комнатой матери, он разрыдался. Обессиленный, он соскользнул по стене и скорчился, страшась поднять голову.