Были и другие варианты. Один из них заключался в том, чтобы поместить меня в подсобку на стройке и пригласить туда рабочих. Рабочие почему-то платили только пять франков за подход. Я уже упоминала выше, что реплики могли сопровождаться движениями члена, однако это было вовсе необязательно и происходило далеко не всегда: реальность и фантазия двигались параллельно, изредка приходя в соприкосновение и разбегаясь вновь. Мы вели наш разговор не торопясь, задерживаясь на мельчайших деталях и подробностях, как два скрупулезных свидетеля, со всем доступным им тщанием пытающихся воссоздать некое событие во всей возможной полноте. Говорливость моего партнера иссякала, когда он приближался к оргазму. Возможно, он концентрировался на одном из кадров нашего фантазмического кино, не могу сказать наверняка. Что касается меня, то в минуты молчания мне случалось прокручивать несколько измененный — перенесенный в более спокойную обстановку — сценарий для себя. Подсобка на стройке превращалась в такие мгновения в комнатку консьержа в здании, находящемся на капитальном ремонте. В таких каморках кровать зачастую отделена простой занавеской, из-под которой торчали только мои ноги и живот, и рабочие, перекочевавшие в большом количестве со стройки, трудились надо мной вслепую, однако под суровым руководством консьержа, следящего за строгой очередностью и соблюдением правил.
СООБЩЕСТВА
Существуют два способа мыслить множества. Первый заключается в представлении толпы, которая стирает любые признаки индивидуальности и где все тонет в однородной массе. Второй рождает образ цепи, где, напротив, то, что различает отдельные элементы, служит также для их соединения. Так, один союзник компенсирует слабость другого, а сын, бунтующий против родительского гнета, походит на отца. Уже самые первые мои мужчины превратили меня в посланца и представителя бесконечной сетевой структуры, узнать всех членов которой — не хватит целой жизни, я стала полусознательным звеном гигантской — на старозаветный лад — семьи.
Читателю уже, наверное, понятно, что, будучи пугливой и неуверенной в сфере социальных отношений, я превратила сексуальную жизнь в убежище, где могла без труда укрыться от конфузивших взглядов и светских бесед, для поддержания которых у меня недоставало практики. Короче говоря, для меня не существовало понятия «взять инициативу в свои руки». Я никогда никого не «клеила» и ни за кем не ухаживала. Но я всегда, в любых обстоятельствах, без малейшего колебания, без единой задней мысли, всеми отверстиями тела и каждым уголком сознания была в полном распоряжении тех, кто изъявлял желание мной воспользоваться. Именно эта безотказность проявляется как основная черта моей личности при приложении к ней постулатов теоремы Пруста, то есть при рассмотрении проекции моего образа, прошедшего сквозь призму взглядов окружавших меня людей: «Ты никогда ни от чего не отказывалась, ты всегда была согласна и не манерничала», «Ты не была совсем уж пассивна, но никогда не делала первый шаг», «Ты была всегда очень естественна, ни развратна, ни недотрога… может быть, только капельку мазо», «Во время групповух ты была всегда готова…», «Я помню, как Робер отправлял за тобой такси, как на пожар. И ты никогда не отказывалась ехать», «На тебя смотрели как на феномен. Сколько бы ни было вокруг тебя мужчин — ты никому не отдавала предпочтения, была со всеми ровна, всем доступна. Ты не играла ни в женщину, готовую на все для своего мужчины, ни в шлюху. Ты была… „подруга-любовница“». И напоследок я процитирую заметку из личного дневника одного знакомого, которую не могу воспроизвести, не испытывая в очередной раз прилив гордости и удовлетворения: «Сговорчивость и покладистость Катрин при любом стечении обстоятельств достойны всяческой похвалы».