Сексуальная жизнь наших предков

Мальчик, словно приклеившись к ней, уставился на мыски своих лакированных туфель и за всё время разговора не поднял глаз. Гаддо говорит, он сильно вырос, но мне кажется невысоким для своего возраста, худощавым и бледным, с тонкой шеей и оттопыренными ушами, прозрачными, как у младенца, а голос ещё совсем детский. Трудно понять, какого цвета у него глаза, я так и не смогла поймать его взгляд, а когда попыталась поцеловать, он покраснел и отпрянул. Похоже, мой большой живот произвёл на него отталкивающее впечатление, но тут уж придётся привыкнуть. Он боится темноты, по ночам всегда оставляет лампу на столе и требует, чтобы гувернантка спала в соседней комнате. Так что я не смогу отправить Армеллину вниз, к остальным слугам.

Гаддо просит меня быть терпеливой: Танкреди ещё не отошёл от потрясения, и нам придётся с этим мириться. Но он уже записал сына в гимназию и нанял репетитора по латыни и греческому, чтобы тот помог с домашними заданиями, потому что мальчик сильно отстал от одноклассников.

Ещё он сказал, что я не должна давать Армеллине поручений: она не моя служанка, и подчиняется только ему и Танкреди. Мне, впрочем, кажется, что это она ими командует: они никогда ей не возражают, всегда спрашивают её мнение и обращаются с ней, как со знатной синьорой. А на меня она смотрит с вызовом. Ненавижу! Нужно убедить Гаддо её уволить.

Донора, 29 ноября 1909 года

Мой сын родился на десять дней позже, чем предсказывала акушерка. Он огромный и тяжёлый, никак не мог выйти наружу. Это адские страдания, я вопила и вопила без передышки. Никогда не думала, что могу так долго и громко орать: крики были слышны по всему дому. Роды оказались настоящей пыткой, и длилась она два с половиной дня. Со мной сидели Тоска, повитуха, кухарка, у которой шестеро детей, и младшая горничная. Они пытались мне помочь, но, по словам повитухи, первые роды всегда самые трудные. Я звала Гаддо, молила его позаботиться о ребёнке, потому что чувствовала, что умираю, просила прощения за то, что оставляю его дважды вдовцом. Наконец я лишилась чувств, и боль ненадолго отступила. Но женщины стали хлопать меня по щекам, брызгать в лицо холодной водой, и я снова очнулась. Пришёл мой отец, сказал, чтобы я перестала шуметь. Что во мне не так, как у других женщин? Мы все родились одним и тем же образом.