Сексуальная жизнь наших предков

Мальчику уже лучше, пишет Гаддо. Он пока не может говорить, так как эмоции ещё слишком сильны, и не узнает отца. Гаддо тоже с трудом узнал сына: они не виделись почти год, пишет он, и тот очень повзрослел. К тому же лицо сильно опухло от ран, голова забинтована, а глаза полуприкрыты. Гаддо с восхищением пишет, что гувернантка по собственной инициативе, не доверяя семейному врачу, с самого начала вызвала к мальчику всемирно известного немецкого доктора (чудовищно дорогого, конечно), находившегося в то время во Флоренции. Тот сказал, что Танкреди пока нельзя перевозить, хотя опасности для жизни нет. Мальчик приедет в Донору вместе с гувернанткой, как только поправится. Сам Гаддо возвращается завтра, после похорон. Я собираюсь встретить его в порту.

Донора, 15 мая 1909 года

Гаддо вернулся и снова приступил к работе. Вне дома он выглядит так же, как всегда. Впрочем, со мной он тоже ведёт себя по-прежнему, что ночью, что днём, но мрачен и больше не смеётся над моим страхом и отвращением. Я изменилась, я пытаюсь заставить себя собраться с силами и перестать сопротивляться. Мне хотелось бы утешить его, пусть даже ценой принятия того, что... нет, хватит! Не хочу больше жаловаться на мужа.

Я предложила: если родится дочь, давай назовём её Клориндой. Он даже в лице переменился: «Ни за что! Только не это несчастливое, проклятое имя! Да и Танкреди не сможет этого принять».

Помню, я где-то услышала, что когда один из близнецов умирает, это накладывает отпечаток и на другого, словно они были единым существом, отныне разрезанным пополам. Впрочем, возможно, что это справедливо, только когда речь идёт о двух мальчиках или двух девочках. А мне не терпится наконец-то увидеть пасынка.

Гувернантка пишет Гаддо каждые три дня, сообщая ему новости о здоровье сына. Танкреди снова заговорил, на несколько часов встал с кровати, начал выходить в сад, но пока не хочет никого видеть, кроме того немецкого врача, и тётю не навещает, а когда та сама приходит к нему, даже рта не открывает. Голова у него ещё перевязана, но синяки и ссадины на лице постепенно проходят.

Гаддо буквально сгорает от нетерпения, никак не может дождаться, пока эти двое отправятся в путь. Я сказала ему: «Когда твой сын освоится здесь, мы отправим гувернантку назад. Я заменю ему мать, а в прислуге у нас недостатка нет».

«Мы не станем разлучать его с Армеллиной, – ответил муж. – Он потерял сестру, не хочешь же ты, чтобы он лишился единственной оставшейся в живых женщины, к которой был привязан?»