Сексуальная жизнь подростков. Открытие тайного мира взрослеющих мальчиков и девочек

Джонатан остался неуверенным в своих ощущениях в связи с началом месячных у Дженни. Вдобавок Сара устроила вечеринку, «праздник», и он остался вне его и чувствовал себя травмированным и сердитым. Я могла понять его, но мне также хотелось, чтобы он попытался понять чувства своей дочери.

Приглашение прибыло в день следующего сеанса с Дженни. Я открыла его и поставила на стол. Девочка пришла раньше обычного, ей не терпелось поговорить об этом.

— Вы знаете, как я переживаю этот праздник девичества. Он так смущает меня. Я не могу сказать ей об этом. Я начинаю, но не могу продолжить. Я затыкаюсь.

Дженни не «затыкалась» даже во время затянувшегося развода ее родителей, так что я понимала, насколько должны отличаться ее теперешние переживания.

— Я замолкаю. Я имею в виду, что чувствую себя виноватой из-за того, что не хочу вечеринки. Кажется, я знаю, что в этой вечеринке проявляется ее забота обо мне.

— Много раз во время развода тебе не казалось, что это так.

— Нет, не казалось. Я имею в виду, что папа заблуждается. Он думает, что она собирается перехитрить его и в самом деле объединить всех женщин в семье против него. Вероятно, он чувствует себя очень одиноким.

— Он остался один — ни вечеринки, ни месячных.

Дженни громко засмеялась и сказала:

— Так много по обоим счетам! А может быть, и нет.

— Может быть.

— Я знаю, что в конечном счете рада своим месячным. Я даже рада, что моя мама хочет устроить вечеринку. Но хреново только то, что я не уверена, хочу ли я эту вечеринку.

— Как это хреново?

— Я не знаю, но чувствую себя хреново: месячные, тампоны и что все это должно быть тайной.

— Но твоя мама хочет кричать об этом.

— Да, рассказать всему миру. Что, мне промывают мозги? Я имею в виду, что они отделяют нас от мальчиков, засовывают нас в комнату с краснолицей учительницей физкультуры и называют это «наш маленький секрет». Но тогда я верила им. Мне промывают мозги!

— А как бы ты сделала это по-другому?

— Чтобы это не смущало. Кажется, мне хотелось бы, чтобы учительницы рассказали о том, что это значило для них. А сейчас это похоже на секретный приказ.

— Ты разговаривала об этом со своими подругами?

— Обычно я разговаривала о том, на что это будет похоже. Это в некотором роде волновало, когда мне было девять или десять лет. Теперь даже это изменилось.

— Как изменилось?

— Я догадываюсь, что мы сосредоточились на боли, на вопросах друг к другу: «У тебя есть адвил? А тампоны?» Мы делимся болью... Бред.

— Это совсем не бред, Дженни. Культура требует смущения по этому поводу, так почему же ты и твои подруги должны вести себя иначе?

— Вы говорите, что мне надо устроить вечеринку.

— Если ты хочешь. Я говорю, что тебе надо разобраться в своих переживаниях относительно в связи с этим.

— Хорошо. Я поговорю с ней о вечеринке, хотя я смущаюсь.

После такого сеанса смущенной оказалась не только Дженни. За несколько месяцев до этого я провела на женской конференции семинар на тему «Значение менструации». Многие месяцы я работала, тщательно исследуя эту тему. Но оказавшись в помещении вместе с двадцатью другими женщинами, я осознала, что не разобралась в своих собственных ощущениях. Вскоре я поняла, что не я одна. В комнате, заполненной женщинами всех возрастов от 18 до 70 лет, все осознавали как ограниченность знаний, так и общую неспособность выразить и даже просто иметь переживания по поводу своих месячных. Многие из женщин помоложе хотели надежной информации: «Расскажите нам». Множество женщин постарше не могли ее дать. Я запомнила напряженное лицо и догматический голос старшего педиатра, которой было уже за 60: «То, что девочки чувствуют смущение и хотят скрыть его, вполне естественно. Это является поводом для стеснительности. Все мы имели «происшествия». Мы не хотим, чтобы это случалось с ними, поэтому мы учим их, как этого избежать. Это медицинская проблема. Мы не должны говорить о чувствах, даже разделять их. Это то, что не подразумевает сочувствия. Это вызывает стеснительность».

Я видела, что по мере того, как она говорила, первоначальное выражение открытости на лицах молодых женщин сменялось на замкнутость. Обращаясь к ним, я боролась, говорила о различии взглядов разных людей, но отчетливо понимала, что ее слова нанесли удар и в зоне молчания они будут звучать громко, как колокол.

Через несколько часов после сеанса с Дженни мне позвонила Сара. Ее голос звучал и более смущенно, и менее доверительно, чем обычно.

— Доктор Понтон, не знаю с чего и начать. Я полагаю, вы получили приглашение.

— Да, спасибо.

— И я также догадываюсь, что вы с Дженни говорили об этом.

— Говорили.

— Ну, я знаю, что не могу спрашивать вас о том, чем она делится с вами. Мне не хотелось бы нарушать это, но...

— Но вам хотелось бы знать, что говорит Дженни об этой вечеринке.