Сексуальный дерзкий парень

Я смотрю на свои белые джинсы и сдерживаю рыдания, а потом тянусь за туалетной бумагой и начинаю совать ее себе в трусики. Пытаюсь встать, но руки у меня дрожат от слабости, тогда я стаскиваю с себя толстовку и завязываю ее на талии. Я умываюсь, чищу зубы пальцем, и меня снова почти рвет, а желудок сжимается в болезненном спазме.

Это просто кошмар.

Раздается короткий стук в дверь, и я слышу голос Анселя:

– Миа? Ты в порядке?

Я наваливаюсь грудью на крохотную раковину, потому что мы как раз входим в зону турбулентности, и реакция моего организма просто волшебна. Я почти теряю сознание от того, как кувыркается в воздухе мой желудок. И через некоторое время я открываю дверь:

– Я в порядке.

Ну конечно, я НЕ в порядке. Я в ужасном состоянии, и если бы можно было покинуть самолет, смыв себя в унитаз в этом самом туалете, клянусь, я бы сделала это не задумываясь.

Он выглядит встревоженным и… одурманенным. Веки у него тяжелые, он медленно моргает. Не знаю, что именно он принял, чтобы уснуть, но спал он всего около часа и теперь слегка покачивается, как будто вот-вот упадет.

– Могу я чем-то помочь? – Его акцент усиливается, он с трудом подбирает слова.

– Нет, если только у тебя в ручной клади нет аптечки.

Его брови сходятся на переносице:

– Кажется, у меня есть ибупрофен.

– Нет. – Я на секунду прикрываю глаза. – Мне нужно… девочкины штучки.

Ансель снова медленно моргает, по-прежнему растерянно нахмурив брови. Но потом, кажется, до него доходит, и глаза его расширяются:

– Так вот почему тебя тошнит?

Я чуть не засмеялась, глядя на его лицо. Мысль, что я каждый месяц реагирую так на этот естественный физиологический процесс, приводит его в ужас.

– Нет, – руки начинают дрожать от усилий, которые я прилагаю, чтобы удержать себя в вертикальном положении. – Это просто невероятное совпадение.

– И у тебя ничего… нет? В косметичке? В сумочке?

Я испускаю вздох, наверно, самый тяжелый за всю историю человечества.

– Нет. – Я была слегка… не в себе.

Он кивает, потирает ладонями лицо, а когда убирает руки, выражение у него уже не такое сонное. Он командует:

– Оставайся здесь.

И решительно закрывает за собой дверь. Я слышу, как он зовет стюардессу. Опустившись на сиденье унитаза, я ставлю локти на колени и кладу на ладони голову, слушая, что происходит за дверью.

– Прошу прощения, что беспокою, но моя жена… – он и замолкает. А у меня от этого его последнего слова сердце начинает стучать как сумасшедшее. – Она… заболела. У нее начались… месячные. И я вот хочу спросить, нет ли у вас… то есть, может быть, у вас есть… что-то? Понимаете, все произошло очень быстро, и она собиралась в спешке, а до этого мы были в Вегасе. Я понятия не имею, почему она поехала со мной, и я правда не хочу сейчас все испортить. А теперь ей нужно… что-то. Можете вы, ну… – бормочет он, а потом просто говорит: – Одолжить quelque chose?[8]

Я прикрываю рот рукой, а он продолжает мямлить что-то, и я бы многое отдала сейчас, чтобы увидеть выражение лица стюардессы за дверью.

– То есть не одолжить, конечно, – продолжает он. – Дать. Не одолжить, потому что я не думаю, что они так работают.

Я слышу, как женский голос спрашивает:

– Вы знаете, чем она пользуется – тампонами или прокладками?

О боже. О боже. Нет, этого просто не может быть.

– Хм… – Он вздыхает, а потом говорит: – Понятия не имею, но я дам вам сто долларов, чтобы закончить этот разговор и чтобы вы дали мне и то, и другое.

И вот это официально худший момент в моей жизни. Хуже уже просто не бывает.

* * *

А НЕТ. БЫВАЕТ. Никакими словами нельзя описать унижение, которое я испытываю, когда меня в инвалидном кресле везут через толпу к багажной стойке, когда я сижу в нем посреди аэропорта имени Шарля де Голля с пакетиком у лица на тот случай, если два глотка воды, которые я сделала за последние несколько часов, все-таки решат покинуть мое бренное тело. Все вокруг кажется слишком ярким и слишком шумным, из громкоговорителей несется французская речь, которую я совершенно не понимаю. Спустя вечность Ансель возвращается с нашим багажом и первым делом спрашивает, не тошнит ли меня опять.

Я отвечаю, что ему стоит просто посадить меня в самолет, который летит обратно в Калифорнию.

Я думаю, он смеется и отказывается.

Он засовывает меня на заднее сиденье в такси, потом забирается туда сам и разговаривает на этом невозможном французском с водителем. Он говорит так быстро, что я уверена, его невозможно понять, но шофер, видимо, понимает. Мы выезжаем со стоянки и несемся с бешеной скоростью. За пределами аэропорта все рычит и фырчит, гудит и мелькает.