Секта эгоистов

— Но ведь ты всегда была старой и морщинистой, тетушка Аделаида. Я всегда знал тебя только такою: так я тебя создал! Когда мне хочется полюбоваться молодостью и красотой, я смотрю на кузину Софи. Для того я ее и сотворил. — Он нахмурился, и голос его стал ворчливым: — Твоя просьба, тетя Аделаида, неприемлема и недостойна твоего Создателя. Ты говоришь чепуху.

Софи покраснела. Аделаида расплакалась.

Гаспар в гневе покинул комнату. У самого порога он обернулся и все-таки сделал последнюю попытку вразумить их:

— Впредь старайтесь, чтобы ваши просьбы были разумны. Речь идет, в сущности, о вашем спасении, о вашем бессмертии! Что касается остального, то Богу нет дела до ваших ребячеств. Создатель приветствует вас.

Во второй половине дня он передал родне список предметов, необходимых для его работы, и потребовал предоставить в его полное распоряжение одного из слуг. Родичи пришли к выводу, что кузен все-таки перешагнул ту грань, которая отделяет экстравагантность от откровенного безумия, однако же требования его решили удовлетворить, ибо через несколько недель от Гаспара предстояло получить новую подпись на документе, избавляющем его от забот по управлению имуществом. Поэтому ему были доставлены наборная доска, типографский пресс, литеры, краска и кипы бумаги, а кроме того, к нему в услужение был переведен лакей Бургиньон, служивший ранее при конюшне.

Был День Господень. Гаспар нарядился самым великолепным образом — кружевная сорочка, шелковые панталоны и камзол, перстни, украшения и пуговицы с драгоценными камнями, башмаки с пряжками и на высоком каблуке и, наконец, шляпа с двумя перьями. Напудрив лицо, он погляделся в зеркало и, удостоверившись, что сияет как солнце, просто сказал Бургиньону:

— Ступай за мною, мы идем к обедне.

— О, монсеньор, вы прекрасны, как сам Папа Римский!

Гаспар еще опрыскал себя духами, и они направились в сторону церкви.

По дороге они повстречали Бедняка.

Он был грязен и тощ. Можно было без труда пересчитать все его кости под вшивыми лохмотьями, и во рту у него оставалось всего три зуба, остальных он лишился вследствие нищеты либо болезни. Он сидел у дороги, на межевой тумбе, с протянутой к прохожим рукой.

— Кто ты таков?

— Я Бедняк, — ответствовал Бедняк. — Нагим я вышел из чрева моей матери, нагим и уйду в сырую землю. Ничего мне Бог не дал; есть у меня лишь глиняный черепок — почесываться, да старый носок для подаяния. Кров мой — звездное небо, а постель — придорожные камни. Живу я милостью ближнего, — иначе говоря, помираю с голоду.

— Что же ты сделал, чтобы оказаться в таком положении?

— А что сделало невинное дитя, чтобы родиться сиротой? Что сделал слепой, чтобы остаться безглазым? Что сделал грудной младенец, чтобы оказаться подкидышем? Я был наказан еще до того, как вообще что-нибудь сделал, и проклят еще до того, как появился на свет. Знаете ли, вельможный господин, о чем я порою думаю? Что Бог меня не любит.

Гаспар был смущен:

— Это невозможно. Бог любит всех Своих созданий. Его любовь простирается на все, что Он создал.

— Значит, когда Он создавал меня, Его что-то отвлекло. Знаете, как хозяйки говорят: на миг глаза отвела — соуса-то и не спасла.

— Не может быть. Бог думает обо всем одновременно.

— Вот то-то и оно, что обо всем сразу, — это слишком, не уследишь. Должно быть, Он какого-нибудь мерзавца наказывал и невинного тут же сотворял, ну и перепутал, с кем не бывает. Со мной такое что ни день случается…

Гаспар твердо отверг это рассуждение, желая, с одной стороны, заставить замолчать Бедняка, а с другой — убедить самого себя:

— Пути Господни неисповедимы. Не суди о высшем разуме Творца своим ограниченным умишком. У Бога наверняка были основания создать тебя именно таким. Я подумаю об этом.

— Ну да, у Него-то, может, и были, да только тут мы с Ним очень расходимся. Я вот, к примеру, мечтал пиво варить, харчевню держать, понимаете ли…

Гаспар был в ярости от самого себя. Зачем, спрашивается, ему нужен был этот нищий? Он не понимал. И притом был растроган обидой этого несчастного. В порыве чувства, где милосердие мешалось с угрызениями совести, он взял бродягу за руку и произнес:

— Между тем я вовсе не желаю тебе зла, напротив, я хочу для тебя только добра, счастья. Я, видишь ли, люблю тебя. Как и других.

— Тогда, может, сиятельный господин не пожалел бы для меня монетки…

Гаспар же трепетал от радости.

— Я могу сделать для тебя много больше: обеспечить тебе вечную жизнь!

— Монета обеспечила бы мне обед.

Гаспар чуть не плакал от волнения.

— Вечная жизнь, вечная жизнь, — ты слышишь?

— Да, да. Только молитвой не насытишься, а от облатки у меня только аппетит разыгрывается.

Гаспар глядел на него молча и с нежностью. И молчание его неведомым образом успокоило Бедняка. Затем самым мягким своим тоном Гаспар заговорил снова:

— Ты не узнаешь меня? Не узнаешь того, кого призываешь, кому молишься и кого хулишь в пути своем? Того, кто обременил тебя горестями и кто пришел освободить тебя от них? Не узнаешь твоего владыку?

— Вы…