Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

Интересно, как чувствовали себя девушки? Каково, когда вся коммуна знает, что у тебя началась первая менструация? Мне кажется отчасти, что то, как западное общество справляется с подобным – весь этот стыд, секретность, перешептывания о «тампонах», – возможно, вещь не самая здоровая. Видит Бог, то, как женщин заставляют чувствовать себя в связи со всеми иррациональными, магическими и раздражающими вещами, которые происходят с нашим телом, даже сейчас далеко от прогрессивного. Но что бы я чувствовала на «Параде менструации», будучи двенадцатилетней девушкой? Чем оно стало бы для меня? Празднованием чуда моего тела? Знаком того, что я готова к «работе моей жизни» – рождению детей? Я ощущала бы, что сексуально созрела для того, чтобы мой бутон сорвали, или то был бы просто момент гордости, чистого взросления?

А потом, посреди этого театра, вдруг расцвела захватывающая вещь. Невероятное изменение, пришедшее из едва ли не комичного и, пожалуй, что безвредного источника, приведшее, однако, к бунту и потенциально – освобождению множества подростков в группе.

Изменение пришло и началось с Майкла Флэтли. Да, того самого Майкла Флэтли. Который создал танцевальное шоу The Lord of the Dance[35]. Последнего человека, которого я могла представить в связи с религиозной общиной в Теннесси.

В тот период времени подростков в общине все еще держали в строгости. Не разрешали, например, общаться с противоположным полом. Это было жестким дисциплинарным правилом. Но я по собственному опыту знаю – надеяться, что такого рода строгость обеспечит подчинение, что дети не станут бунтовать, бессмысленно. Живете вы в религиозной группе или нет, когда подростки подвергают авторитет сомнению, это всегда пугающе. Но так происходит в большинстве семей. Бунт будет. Обязательно.

И бунт пришел и в «Роуз Крик» тоже. Бунт в виде ирландских танцев.

Когда однажды вечером мы после ужина сидели в доме Натаниэля, он неожиданно достал видеокассету. «Хотите увидеть нечто очень важное?» – спросил он нас.

Когда Натаниэль включил запись, экран вначале заполнили тускло освещенные фигуры множества людей. Камера, размещенная в глубине комнаты, давала широкий угол обзора. Толпа людей, сидящих в огромном круге. Должно быть, им сказали, что происходит что-то, но сомневаюсь, что они готовы были к тому, что последовало дальше.

В комнате воцарилась тишина. Затем встали десять мальчиков и выстроились в линию. Их силуэты с расправленными плечами и горделиво поднятыми головами освещены неверным светом. Затем помещение наполняют звуки скрипки. Из-за кадра, из двух углов, гордо выходят десять девочек и занимают места между мальчиками. Звучит первый удар ногой. Второй, третий. Затем – громкий, вызывающий, всеобщий клич. Музыка нарастает всерьез, все двадцать подростков начинают двигаться. Идеально – я имею в виду идеально – синхронно. Они абсолютно безупречны. В их движении непоколебимость и невероятная гордость. В этом моменте главное, неважно, как вы относитесь к ривердансу, неважно, спрашиваете ли себя, как он попал в религиозную коммуну, в которой тогда даже телевизор нельзя было смотреть, – то, что речь в нем не о танце. Речь о бунте.

В тот момент каждый из этих детей встал и сказал: «Вот я, я есть».

На видео подростки одеты скромно. Изображение диссонирует с традиционным ирландским танцем, но мне оно говорит о многом. В нем содержится история о том, сколько часов они втайне репетировали и сколько смелости понадобилось, чтобы выйти с их представлением на свет. Они ведь знали, что у них могут быть неприятности. То, как они показывали родителям, кто они такие, кем они хотят быть, тронуло меня. И что прекрасно, так это то, что тронутыми оказались и их родители. Их так сильно потрясло увиденное, что в тот же день Натаниэль объявил, что подростков ждут перемены: во всем, от того, как их наказывают, до того, что они носят, а также будет пересмотрен вопрос разделения полов.

К 2007 году на фотографиях в ратуше возникает та версия коммуны, которую мы видим сейчас. Дети в спортивных штанах и футболках, работающие на земле и обучающиеся дома. Группа расслабилась. Избранные ушли в собственные миссии, а следующее поколение молодых людей начало уходить в секулярное общество. Могу представить, как воспринимали их уход многие родители, растившие детей в изоляции от мира. Как собственный провал. Возможно, по жестким стандартам Бога, задавшись целью воспитать добродетельную новую невесту для Него или чистое поколение, у которого было бы единственное стремление, они на самом деле потерпели поражение. Но мне кажется, что если у детей нашлось достаточно свободной воли, чтобы уйти, то это может быть неудачей с точки зрения Бога, но не с их собственной точки зрения. С точки зрения свободы воли это совсем не поражение.