Секта в доме моей бабушки

Я ориентировалась в поездах – как они устроены, где что находится, как спасаться, куда прятаться, где что добывать, как вообще выжить – лучше, чем где бы то ни было. Я знала, как вскочить на подножку поезда, пока он еще на медленном ходу; как бежать за последним вагоном; как, одной рукой уцепившись за поручень, подпрыгнуть и подтянуться к нижней ступеньке, другой рукой удерживая добычу с перрона. А потом пробираться через весь поезд, вдыхая чужие миазмы и громко хлопая тамбурными дверями, к своим, попутно объясняя озлобленным проводникам, почему ты осмелился вторгнуться на их территорию. Как задабривать проводников, я тоже знаю с детства. А еще я видела своими глазами, как они собирали белье, сброшенное в конце поездки пассажирами у своих купе, аккуратно складывали его квадратиками, опрыскивали водой и придавливали эти стопки чем-нибудь тяжелым: через несколько часов белье производило впечатление свежепостиранного, и его выдавали новым пассажирам…

Хотя проводник проводнику рознь, и среди них полно добрых людей, готовых пригреть зайцев, – главное, не попасть на проверку вышестоящего начальства. Бывало, они прятали нас на время проверки в свои собственные купе или запирали в туалет.

С дальнобойщиками складывались похожие ситуации. Подбрасывая нас, они тоже нарушали всяческие правила: людей нельзя перевозить в кузове, а в кабину сажать больше одного или двух человек; детей вообще нельзя возить в кабине. Да и гаишники, которых боялись дальнобойщики, часто против всяких правил нас выручали. В конце концов, все боялись только одного: вышестоящих начальников и проверок. Такова система государства с централизованной властью: никто не хозяин самому себе, все живут и работают в страхе перед власть имущими.

Так что наша тоталитарная секта была лишь малюсеньким пузырьком внутри точно такого же, только огромного.

Нас умудрялись слоить даже в поездах. Завешивали плацкартное купе простынями – и стучали и слоили.

– На сколько баллов злоба? А протест? Претензии есть?

Случай с «говном» в поезде

Однажды я оказалась в одном купе плацкартного вагона вместе с Главным и еще двумя взрослыми женщинами-педагогами.

Я, помню, чувствовала восторг и огромное любопытство: каков же он в обычной жизни? Как ест и о чем говорит? Обычно я видела его близко только на беседах. Все остальное время его окружали педагоги и фавориты, и у меня не было ощущения, что он обыкновенный человек, с которым можно просто так взять и заговорить о чем-то повседневном или важном для меня.

И вот мы сидим в купе. Всем захотелось есть; достали арбуз, буханку хлеба и банку кабачковой икры. Начали черпать из банки икру, а она закапала с ложки – на стол, на колени, на полки… Выглядело это отвратительно, но педагоги вместе с Главным начали гоготать и говорить, что это говно. Они гоготали; мне кажется, у них случилось что-то вроде истерики – они не могли остановиться и даже начали кидаться икрой специально, чтобы стало еще смешнее. Я была ребенком, но все это меня шокировало: Главный оказался не только не великим человеком, но и мерзким. Видя эту грязь, которую они с такой радостью разводили в купе, где сами и жили, я испытала чувство брезгливости и отвращения.

Но тогда же меня посетило и совсем новое, незнакомое переживание, когда непререкаемый прежде авторитет вдруг исчезает. Я хорошо помню этот момент.

В связи с этим мне вспомнилась еще одна подробность «психотерапии», которой мы постоянно подвергались. На беседах, да и в повседневном общении, Главный (а за ним, как попугаи, и все педагоги) неустанно повторял, что душевнобольные люди едят свое говно. Поскольку мне постоянно внушали, что у меня психические проблемы, для моего детского сознания это означало, что я тоже должна иметь такое пристрастие. Не раз я думала об этом, наблюдала за собой, анализировала свои желания. Но нет, мне не хотелось… как бы абсурдно это ни звучало.

Однако юмор педагогов на этом и строился. И случай в поезде поразил меня еще и тем, что они, получается, потешались над больными людьми, унижали их. Даже меня, ребенка, это тогда сильно резануло.

В такой обстановке действительно никак нельзя признаваться ни в своих слабостях, ни в недостатках. И доверять нельзя никому. Остается одно – быть сверхчеловеком.

Вши – наши друзья

Чтобы никто не догадался, что у нас есть какие-то проблемы и недостатки, что мы обычные люди, нам было запрещено вши называть вшами. Нам велели называть их «нашими друзьями». Нельзя было просто пожаловаться: «У меня опять вши». Вместо этого мы говорили: «У меня опять друзья!», или: «У меня очень много друзей».