Секция плавания для пьющих в одиночестве (СИ)

— То есть вы говорите, что жить нужно только ради счастья? — спросила Лиза. — Но мы же не… кролики! Не все же могут позволить себе быть счастливыми.

— Интересно, и кому же, по-твоему, счастье не позволено?

— Ну, например… — Лиза задумалась. — Например, серийным маньякам, насильникам, работникам зоопарков…

Молохов рассмеялся.

— Интересная мысль, Лиза, очень оригинальная. Но даже если так, разве к тебе это относится? Твоя жизнь только начинается, и я сильно сомневаюсь, что ты успела стать серийным маньяком. Пойми, стоит отказаться от постоянной борьбы, стоит накрыться одеялом и начать жалеть себя, — и все уже потеряно, все кончено! — Молохов отвернулся, провел ладонью по волосам как будто для того, чтобы немного себя успокоить, и добавил: — Жизнь несчастного человека — это как бы пунктир в пустоте. Поэтому жить и правда нужно только ради счастья.

Лиза задумалась — не столько над словами Молохова, сколько над его убедительной, как будто гипнотизирующей манерой речи. Сквозь шторы внутрь больше не проникал даже отголосок тусклого света, и в кабинете стало совсем мрачно. Туча за окном покрыла уже все небо, и в тишине послеобеденного санаторского сна было слышно, как во дворе пошел дождь. На столе стояла лампа, но ни Молохов, ни Лиза, оба погруженные в собственные мысли, не догадались ее включить.

— Может быть, вы и правы, — пробормотала Лиза, — но я не могу заставить себя бороться. Для этого я, кажется, слишком слаба. По крайней мере, не так сразу. Мне нужно время, чтобы кое-что забыть, кое-что ужасное. Есть нечто плохое, и оно давно меня преследует, и я знаю, что пока от этого не избавлюсь, просто не смогу идти дальше. — Лиза помолчала. — Простите, если вам нагрубила, я этого не хотела.

Молохов с явным неудовольствием махнул рукой, как бы говоря, что не хочет ничего слышать.

— Что ж, ладно, во всяком случае, время у нас есть, — сказал он после паузы. — И все-таки меня беспокоит твое отношение к лечению… Но я знаю, как мы с тобой поступим: начиная с сегодняшнего дня ты постараешься приложить все силы, — на этом слове Молохов сделал акцент, — все силы, чтобы стать самым ответственным моим пациентом — хотя бы, скажем, на месяц. Будешь слушаться моих советов, возобновишь прием лекарств, не будешь увиливать от процедур; в конце концов, начнешь приходить ко мне на прием с улыбкой. А то на тебя посмотришь — как будто из концлагеря сбежала. — Молохов положил тяжелые руки Лизе на плечи. — Что скажешь? Ты далеко не безнадежный случай, что бы ты там о себе не навыдумывала. Дай мне время, и поймешь, что была неправа. И уж тогда, даю тебе слово, сама увидишь прогресс.

Лиза неуверенно покачала головой.

— Вот и договорились, — сказал Молохов; он уже не смотрел на нее. — Кстати, я часто вижу тебя с книгой. Что мы сейчас читаем?

— «Волшебную гору», перечитываю «Волшебную Гору», — быстро ответила Лиза и почему-то покраснела. Когда она подняла глаза, Молохов стоял слишком близко, и она заволновалась.

— Это хорошо, — сказал Молохов, улыбнувшись. — В юности я тоже любил Томаса Манна. Великая проза — хорошее лекарство для души.

Он подошел еще ближе, остановившись всего в шаге от нее.

— Но, надеюсь, ты понимаешь, что замыкаться в себе — это не выход. — Он внимательно посмотрел ей в глаза. — Ты особенная, это правда. И к твой проблеме нужен особый подход. Обещаю, что теперь займусь тобой всерьез, но пусть это тебя не пугает. Я не собираюсь лишать тебя привычных маленьких радостей. Например, эти твои прогулки — хороший инструмент для выздоровления, если знать им меру. Гуляй себе на здоровье, если тебе нравится, — только не в неустановленное время. Скажем, перед обедом, как раз нагуляешь аппетит. Места тут красивые, свежий воздух… Может быть, и я как-нибудь выгадаю часок с тобой прогуляться, вместе выберем тебе живописный маршрут.

Сказав это, он коснулся ее подбородка. Лиза вздрогнула, приподнялась на стуле, словно ее потянули к потолку какие-то невидимые силы, и неуверенно взглянула на Молохова, на его кустистые брови, на выдающийся, как обломок скалы, нос.

— Не понимаю, — сказала она. — Не понимаю, как мои прогулки помогут мне поправиться.

Они замерли на несколько секунд; потом Молохов убрал руку с ее подбородка.

— Сколько тебе лет, восемнадцать?

Он, конечно, знал ее возраст, ведь ее карта столько раз лежала у него на столе, но ему, вероятно, захотелось услышать, как она сама назовет это скромное число.

— Девятнадцать, — сказала Лиза невнятно и опустила глаза.

— Девятнадцать, — как будто подтвердил Молохов и рассмеялся. — Мне бы сейчас мои девятнадцать лет!

Они помолчали. За окном пошел дождь; капли тоскливо застучали по козырьку. Когда молчание слишком затянулось и стало неприятным, Молохов посмотрел на часы.

— Ну, кажется, я тебя уже утомил. Вот мы заболтались, а я снова опоздал на обед. Пойдем вместе, провожу тебя до столовой, может оставили мне что-нибудь.

Лиза попыталась возразить, но Молохов уже накинул ей на плечи свой халат.

— Не отказывай старику. К тому же сегодня обещали грозу, а у меня где-то был зонт.