Секция плавания для пьющих в одиночестве (СИ)

Выходя, Лиза не удержалась и, прищурившись, снова взглянула на стол, как будто хотела удостовериться, что на нем все еще лежит стопка выпиленных из фанеры рамок. Молохов поймал ее взгляд и усмехнулся:

— Все лучше, чем пить в одиночестве.

Лиза притворилась, что сказанное ее не удивило. Но про себя она подумала: «Неужели он в чем-то меня подозревает? Или он просто сказал первое, что пришло в голову?»

Пока они шли по галерее, за окном начался настоящий ливень. На последней ступеньке под козырьком медицинского корпуса Молохов прижал Лизу к себе и распахнул зонт. Санитарки, курившие у дверей, разом замолчали и уставились на них. Лиза отвернулась, ей стало неловко.

Они пошли по аллее, и капли разбивались у них над головами на атласном куполе зонта. Шли молча. Это молчание было Лизе в тягость, а Молохов как будто его не замечал. Был он все так же грозен и устремлен вперед.

У столовой они попрощались. Молохов вручил ей зонт, и Лиза взяла его, понимая, что Молохов не примет отказа.

— Ну, беги, может, и не промокнешь, — с усмешкой сказал Молохов, а потом добавил: — Подумай о нашем разговоре, и не забывай: спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Он сказал это, конечно, в шутку, но у Лизы похолодело внутри. Она едва заметно кивнула, быстро развернулась и быстрым шагом пошла через двор. В воздухе громыхнуло. Начиналась гроза, и где-то вдалеке сверкнула молния.

У дверей жилого корпуса зонт вырвало у нее из рук — смятый, изуродованный он полетел по аллее, подгоняемый неистовым порывом ветра. Лиза проводила его взглядом, потом прислонилась спиной к стене под козырьком, медленно сползла вниз и заплакала.

~ ~ ~

Утром выпиваешь чашку кофе, а вечером кто-то умирает. Истина печальна и неизменна: и первый микроорганизм, и доисторический осьминог, и песок, и скальная порода — все в конце концов погружается в воду. В воду летит двадцатилетний мальчишка-камикадзе, направляя груженую бомбой боевую машину во вражеский флагман, чтобы обратиться пеплом на волнах, чтобы спустя три четверти века стать грозовой тучей над Подмосковьем. С этим можно только смириться. Но смириться, конечно же, невозможно.

2014, зима.

Железнодорожную станцию «Переделкино» засыпает снег. И зимой и летом на платформе не прекращается течение толп людей, но вокруг станции царят вечные тишина и безлюдье. Стоит пересечь рельсы, выйти на двухполосную асфальтированную дорогу, пройти вдоль небольшого затора у переезда — и окажешься на распутье. Дорога налево ползет по холму — там, на высоком берегу реки Сетунь, у писательского поселка, располагается знаменитое Переделкинское кладбище. Эта земля стара и отравлена величием покоящихся в ней трупов: Пастернака, Чуковского, Арсения Тарковского и многих других плодовитых мертвецов. В ясную погоду некрополь освещает неоновый крест над загородной резиденцией патриарха Кирилла.

Но если пойти по дороге направо, окажешься в неприметном жилом районе, где вокруг небольшого, но глубокого пруда в тени старых деревьев доживают свой век старики и старухи. Теперь это территория разросшейся до неприличия Москвы, а раньше это был какой-то поселок. Детские площадки пусты и ржавы, нет здесь автобусных остановок, а ближайший сетевой продуктовый магазин находится на станции, но быстрее до него добраться все же, если срезать путь по тропинке через поле. Едва-едва ощущается здесь присутствие жизни. Иногда на балконах ветхих пятиэтажек сушится белье, а на облупившихся скамейках поодиночке сидят пенсионеры. В их пустых, по-голубиному отрешенных взглядах, направленных в пространство, замурованы души бывших юношей и девушек.

Прямо за поселком находится кардиологический санаторий. За обвитой плющом кирпичной аркой в лес убегает длинная аллея, по которой Лиза часто гуляла с братом Ваней.

Много лет назад она сама нашла этот одинокий уголок. Вернее, ее привела сюда дорога. Ей нравилась печальная красота Мещерского леса, кирпичная кладка арки, свободная от человека местность, постоянно царивший холод, от которого даже летом мерз кончик носа; приятно ее наполняла здесь пустота и тихие, спокойные мысли. Было в этом желании уйти вдаль нечто исконно русское — какая-то вечная тяга человека болотистых низин и сырых лесов к мглистости, туману и мху. И если бы знала она тогда, что эта дорога словно замыкается кольцом и спустя время снова приведет ее к дверям санатория, все равно Лиза бы шла по ней, словно преследуя влекущий ее в глушь таинственный лесной огонек.

Их семья жила довольно далеко, в построенном в начале девяностых спальном районе по другую сторону рельс. Путь к старому поселку был неблизкий, и хотя до станции отправлялся один редкий автобус, Лиза предпочитала идти от самого дома пешком.