Секунда между нами

Надо остановить это. Если получится разбудить Дженн и вытащить нас из ее воспоминаний, то, может, я смогу перестроиться вправо, на другую полосу. Влево нельзя – там бордюр, стена, а дальше дома – верная смерть.

Но если мы застряли где-то между временами, откуда мне знать, что все может вернуться на круги своя? Откуда мне знать, возможно ли вообще что-то изменить?

У меня кружится голова, подкатывает тошнота.

Нужно найти ее, срочно.

Я пробираюсь вперед, то и дело спотыкаясь. Повсюду дети и взрослые, все носятся туда-сюда, кричат, визжат. Снова звук взрыва за спиной. Я резко оборачиваюсь и смотрю вверх: по ночному небу на мелкие кусочки разлетается синий фейерверк. Кажется, я попал на школьную Ночь костров. Мимо меня проходят подростки в камзолах и шляпах. Но их лица размыты. Что за ерунда? По спине пробегают мурашки. Я смотрю на взрослых, которые стоят в сторонке с пластиковыми стаканчиками в руках. То же самое.

Вспышка света – и чуть поодаль, в темноте, я замечаю фигурку с бенгальским огнем в руках. Девочка. Быстро пробираюсь сквозь толпу. Я знаю ее – это Дженн. И мое сердце переполняет радость.

Я бегу к ней со всех ног, становится трудно дышать. Она уже выше и старше той Дженн, которую я видел на кухне. На ней шерстяная шапочка с большим помпоном. Из-под теплого полупальто выглядывают длинные худые ноги. На вид ей лет тринадцать, как и другим подросткам. Она выглядит такой одинокой, замкнувшейся в себе.

Бенгальский огонь еще горит, но осталось уже меньше половины, и она не сводит с него глаз. Огонь как будто притягивает, гипнотизирует ее, она будто в трансе. Да что с ней такое?

– Дженн, – говорю я, хотя знаю, что это бессмысленно. Я ведь уже пробовал. – Дженн! – почти кричу я.

Она не двигается, не отрывает взгляд от огонька.

Подхожу ближе, кладу ладонь ей на плечо, чтобы она почувствовала мое прикосновение, но она даже не шевельнулась. Она не догадывается, что я здесь, рядом.

Я в ужасе. Меня бьет дрожь.

– Ты должна меня услышать, должна!

Огонь опускается все ниже и ниже, оставляя обугленную палочку, а на ней нет перчаток. Где ее родители? Почему она здесь одна?

Несмотря на ужас и панику, я начинаю кое-что понимать.

Должно быть, это происходило после того, как ушел ее отец.

Огонь добирается до самого низа и сердито трещит. Я не понимаю, что она делает? Ведь она может обжечься.

– Брось это, Дженн. – В моем голосе появляются металлические нотки, но она не поднимает головы, не слышит моих слов. Она просто смотрит на эту догорающую палочку. – Ну давай же. Брось это, Дженн. – Я пытаюсь снова и снова. Хочу встряхнуть ее, чтобы она оторвала взгляд от огонька и услышала меня.

Когда огонь с шипением доходит до самого конца, искры вспыхивают прямо над кончиками пальцев. Она начинает плакать, слезы заливают ее лицо. Прежде чем искры успевают обжечь ее кожу, я протягиваю руку к догорающей палочке.

И все вокруг погружается в темноту.

Шесть недель спустя

ДЖЕННИ

На елке беспорядочно мерцают гирлянды. Верхние светятся плавно, а нижние мельтешат как сумасшедшие, даже больно смотреть. Мама повесила гирлянду вчера, в сочельник, – это довольно поздно.

Папа всегда приносил и устанавливал елку в начале декабря. Они вместе, только он и Дженни, ходили в садовый центр, и она выбирала самую лучшую, самую высокую елку из всех – для гостиной с высокими потолками. И у дерева обязательно должно быть что-то особенное – кривая ветка или пятнистый ствол. Она не любит, когда все идеально. Дома они вместе украшают елку, потягивая горячий шоколад под рождественские песни, причем непременно старые. Самое чудесное время в году.

Она снова смотрит на часы – крупные, фиолетовые, папа подарил их в октябре, на ее тринадцатый день рождения. К горлу подступает ком. Только час дня, времени еще достаточно. Он придет. Он должен прийти на рождественский ужин.

На мгновение она перескакивает в тот день, когда он ушел – без записки, без предупреждения. Это было в сентябре, когда листья только начинали желтеть. В то утро она выбралась из теплой постели и опустила ноги на коврик из овечьей шерсти, – папа купил его у фермера на севере. Она была взволнована: наступила суббота, а в субботу они собирались на весь день отправиться в замок Кульцеан. Папа наверняка уже на кухне, готовит сэндвичи, а мама, скорее всего, еще нежится в постели перед началом нового дня. Спускаясь по лестнице, Дженни ожидает услышать привычные утренние звуки: шум чайника, позвякивание посуды.

Но, добравшись до последней ступеньки, она обнаружила, что в кухне тишина. Там никого нет. Она взглянула на старинные часы в коридоре. Сонные стрелки показывали восемь часов утра. Не может быть, чтобы он еще был в постели.