Selbstopferm"anner: под крылом божественного ветра

— Нет, не боюсь. Она все знает. Мари очень тяжело переживает расставание с Биллом. Мне не хочется травмировать ее публикациями. К тому же это привлечет ненужное внимание к детям. Я забочусь о безопасности своей семьи. Скажи, Нора, а про снимки Билла у больницы… Это правда или ты меня на понт брала?

— Правда.

— Они у тебя есть?

— Да.

— Почему вы их не опубликовали?

— Скажем так — не договорились по цене с фотографом и информатором.

— Много хотели?

Нора подняла на меня хмурый взгляд.

— Пять лет назад у меня тяжело заболел отец. Мария серьезно помогла мне деньгами и с лечением.

— Прости, я не знал.

— Именно поэтому я сначала позвонила тебе.

— Почему мне?

— Официантка сказала, что конвертов было два. Мария свой забрала, остался твой конверт. Его она и притащила в редакцию.

— Буду должен.

— Договорились, — мило улыбнулась она.

Сидя в такси, я еще раз просмотрел фотографии. Нет, Нора ошиблась. Мари смотрела на меня так, как смотрела обычно. Дети… Мари… Я очень соскучился по ним за эти две недели. Есть ли у меня время? По хорошему, надо ехать в аэропорт — Мари живет на другом конце города, я могу не успеть на самолет. Улыбка сама расползлась по лицу. Я вспомнил, как она прилетела из Москвы в Париж всего лишь для того, чтобы улыбнуться Биллу на концерте. Мы тогда ржали над ее безумным поступком, говорили, что она сумасшедшая идиотка. И тот шальной взгляд, и красные щеки, и тяжелое дыхание, и даже судорожно сжатые пальцы, которыми она вцепилась в руку нашего охранника… Он нам потом синяки показывал и все ворчал, что у него не работа, а сплошные травмы. А Билл смеялся со всеми, но я знал, что он очень гордится ее поступком. Зато сейчас я понимал, что чувствовала Мари в тот момент. Может быть, для кого-то она и выглядела идиоткой, но какое это счастье увидеть любимого человека хотя бы издалека, хотя бы на минуту, хотя бы на мгновение коснуться его губ, прижать к себе.

— Давайте заедем на Врангель штрассе, — попросил я водителя.

Он удивленно обернулся.

— Но это другой конец города.

— У нас есть немного времени. Подождете меня внизу, я быстро. Только жену и сыновей поцелую…

Мужик пожал плечами, пряча улыбку, и начал перестраиваться на поворот. Я откинул голову на сидение. Сейчас обниму Мари, потискаю детей и можно снова жить. Потом в голову закралось сомнение в правильности моего решения. Билл тогда так не рисковал, как рискую сейчас я. Тогда Мари гарантированно приезжала к переживающему брату, ее не ждали никакие сюрпризы и вряд ли я бы позволил ему как-то зажечь, пока ее самолет не оторвется от земли. А если она не одна? Тряхнул головой. Одна. Я чувствую.

На кнопку звонка я жал долго, с волнением слушая заливистые трели. С той стороны двери слышались детские голоса, в окнах горел свет, но Мари не открывала. Я напрягся. Я очень напрягся. Я просто взбесился! Наконец-то в замке зашуршал ключ и дверь открылась. Мари смотрела на меня каким-то мутным взглядом, я даже решил, что она пьяна. Волосы всклокочены, висят безжизненными сальными сосульками, сама какая-то мятая, в пижаме. Увидев меня, она начала приглаживать волосы, пытаясь изобразить некоторое подобие радости на лице.

— Папапапа! — загалдели близнецы, кидаясь мне навстречу. Я прошел в квартиру и присел на корточки, обнимая детей.

— Том? Ты же на гастролях… — произнесла хрипло.

— Соскучился, — сообщил я, осматривая беглым взглядом коридор в поисках чужой обуви.

Она как-то заторможено посмотрела сначала на меня, потом на детей, потом снова на меня, и просипела:

— Покорми, пожалуйста, близнецов, если тебе не трудно.

Развернулась и медленно потопала в свою спальню, нелепо придерживаясь рукой за стену.

Я подхватил на руки облепивших меня мальчишек и отправился следом за Мари.

— Ты в порядке? — не удержался.

Она покачала головой.

— Мари?..

— Я заболела, у меня температура. Второй день пластом лежу.

— Почему же ты Ирину не попросила побыть с тобой?

— Она отпросилась на три дня. Я позавчера думала, что отлежусь, даже врачу не стала звонить… А сегодня совсем плохо.

— Почему же ты сегодня врача не вызвала?

— Я еще в обед кое-как ползала, к вечеру совсем слегла. Хотела завтра с утра вызвать.

— Мари! — взвыл я, возмущенный ее безответственностью. — Почему ты не позвонила маме, если тебе стало плохо?

— Том, я и так ее напрягаю…

Что еще она делает — я не понял, потому что Мари забралась под одеяло с головой и сжалась там в комочек. Я заметил, что одеял на кровати два и один плед. И все они лежат на Мари. Посмотрел на часы… Ладно, пятнадцать минут у меня в целом есть. Но детей кормить я не стал. Перво-наперво отрыл Мари под одеялами и потрогал лоб. Горячий. Она болезненно сжалась, как улитка в разбитой раковине. Я выматерился сквозь зубы.

— Оставь тебя одну! Так, дети, ну-ка хвастайтесь мне новыми машинками! — громко велел я, выпроваживая их из спальни матери. — Термометр у тебя где?

— В шкафу на верхней полке, — пробубнила она.

Я принес термометр, велел Мари померить температуру. Впрочем, там и без этого понятно, что она очень высокая.