Селеста, бедная Селеста...

Это бросалось в глаза сразу, но чем больше я смотрела, тем больше уходило испугавшее меня сходство и тем больше проявлялись не менее пугающие различия.

Первый пласт различий: цвет волос и глаз — у меня русые волосы и карие глаза, у Катьки черные волосы и голубые глаза. Причем у меня преобладают мягкие пастельные тона: светло-русый волос и невнятно-коричневый глаз. У Катьки же краски яркие: волосы как вороново крыло, глаза лучатся синими искрами. И цвет лица у меня умеренно-розовый, скорее бледный, у Катьки смугло-розовый, светящийся здоровьем, живой. Та же разница в нарядах: Катька в чем-то тяжелом, насыщенно бордовом, обтягивающем, я — в бледно-сиреневом, свободном, воздушном, позволяющем рассмотреть смутные очертания фигуры.

Пласт второй — черты лица: у Катьки четкие, определенные, у меня несколько размытые.

Пласт третий: неуловимая, но ощутимая на каком-то незрительном уровне разница в позах, словно Катька уже давно стоит и смотрит, и уже все увидела и обо всем составила мнение, и несколько пресытилась, а я только подбежала и вглядываюсь с интересом и ожиданием, готовая к любым чудесам. Эта готовность отчетливо проступает в очертаниях бровей и в тенях, намеченных в уголках губ и предвещающих возможную улыбку. Катькина поза завершена и совершенна, а моя словно схвачена в конце фазы движения, за миг до его окончания.

Четвертый пласт: выражение лиц. Мое лицо, помимо предчувствия радостных новостей, несет печать безмятежного спокойствия, особенно подчеркнутого выражением глаз, широко распахнутых и бесстрашных. Катино лицо, дерзкое и насмешливое, с изогнутыми в непонятной усмешке губами и прищуренными глазами, красивое и опасное; мое скорее прелестное, чем красивое.

И еще одна поразившая меня странность. Чем дольше я вглядывалась в наши лица, тем все более незнакомыми они мне казались. И не только Катино, но и мое собственное. Новым для меня в Катином лице были упрямая дерзость, льющаяся из глаз и поджатых истончившихся губ, надменный вызов вздернутого подбородка, ироничный излом левой брови, тонкой и черной. В моем же изображении меня удивила спокойная уверенность в себе и печальное знание на дне глаз. Неужели я такая — взрослая и смелая? Вот уж ничего этого я в себе не чувствую ни на мгновение.

Я всматривалась в девичьи лица, и что-то ощутимо беспокоило меня, какая-то надуманность, лукавство. Я перевела взгляд на изображение Мастера, и его прищуренные глаза подтвердили — налицо розыгрыш. Я снова внимательно рассмотрела фигуры сестер и поняла. Дамы. Дамы бубен (я) и треф (Катька).

Открытие развеселило меня и примирило с Мастером. Я рассмеялась, сначала тихо, потом громко и освобожденно и встретила взгляд Мастера.

Художник тоже смеялся, беззвучно, глазами, губами, всем тяжелым лицом. Он радовался, что я раскрыла его замысел, и смотрел на меня с удовольствием, как на соучастника в игре.

Мастер шагнул ко мне, широким жестом заключая в объятия. На его лице проступило торжественное выражение, мгновенно отразившееся благоговейным любопытством на лицах свиты. Мастер не спешил с объяснениями, он мастерски тянул паузу, из-под полуопущенных тяжелых век высматривая что-то (кого-то) у меня за спиной.

Я не испытывала желания обернуться. Зачем? И так ясно, что (кого) он высматривает. Катя сама подошла к нам и спокойно встала рядом с учителем. Мастер развернул меня лицом к залу и легонько толкнул в сторону Кати. Я остановилась, коснувшись плечом ее плеча. Раздался дружный вздох изумления, сменившийся говором. Мастер поднял руку, устанавливая тишину.

— Это мои Музы, — произнес он высокопарно. Меня передернуло, и я почувствовала, как аналогично отреагировала на фальшь Катька. Все-таки мы очень похожи.

Я терпеливо стояла рядом с сестрой, пережидая всеобщий ажиотаж и вспышки фотокамер, и даже наскоки видеокамеры, так и норовившей заехать мне в лицо, перенесла стоически. Сама виновата. Какого рожна полезла в толпу? Пришла бы через неделю и спокойно походила по выставке.

Наконец Мастер выпустил нас из рук. Толпа сразу потеряла интерес к двум помятым этим интересом девчонкам и унеслась вслед за своим кумиром.

— Выпьем кофе? — натянуто предложила Катька.

— А тебе можно отлучиться?

— Почему нет? — удивленно приподнялась тоненькая бровь.

Я указала глазами на бейдж на ее груди.

— Ах, это... — Катька накрыла табличку ладонью. — Это так просто, чтоб не объясняться с охраной, я на выставке не работаю. Правда, провожу здесь практически все время, но постоянного поручения у меня нет.

Она неуловимым движением расстегнула клипсу и зажала в ладони бейджик.

В тесном буфете, как и следовало ожидать, оказалось многолюдно. Да что там многолюдно, яблоку некуда упасть в этом буфете.

Узкая Катькина фигурка, обтянутая черными брюками-стрейч и черным свитером-стрейч, ужом ввинтилась в толпу, безошибочно вынырнула у углового столика. От столика, освобождая два места, отходила юная пара. Катька толкнула меня на один из стульев, на другой сбросила с плеча сумку.

— Сиди здесь, — приказала мне и растворилась в толпе.