Селфи с музой. Рассказы о писательстве

К сожалению, Митин так и не поставил «Небо падших», хотя мы с ним и успели написать лихой сценарий. Однако Стас, узнав о размере моего гонорара, возгорелся и потребовал себе такой же, не меньше. Это вдруг задело работодателя: богатые люди бросают деньги на ветер с какой-то загадочной избирательностью. В итоге фильм снял Валентин Донсков. Лента вышла достойная, её не только показали сотрудникам вдень рождения фирмы, но и периодически крутят на ТВ. У Артёма оказалось режиссёрское чутьё на актёров: Вилкова и Плетнёв в самом деле классно сыграли свои роли, очень точно поняв и воспроизведя на экране моих литературных героев. Им удалось воплотить драму самоуничтожения талантливых молодых людей в годы возвратной лихорадки русского капитализма: кто-то стал «Гаврошем первичного накопления», кто-то – «Манон коммерческой любви». Тема эта сложная и противоречивая, я посвятил ей несколько повестей и романов: «Небо падших», «Замыслил я побег…», «Возвращение блудного мужа», «Подземный художник», «Грибной царь», отчасти – «Гипсовый трубач» и «Любовь в эпоху перемен». Много, скажете? Нет, мало… Преображение «гомо советикуса» в «гомо постсоветикуса», по-моему, – ключевая тема русской литературы конца XX и начала XXI века. Тот писатель, который раскроет её глубже и обширнее других, шагнёт со своими книгами в XXII век. Не верите? Ладно, подождём. Осталось всего каких-то 80 лет с хвостиком…

Треугольная жизнь

1. Как я сдал мужиков

Никогда не думал, что стану автором «мужских» романов, интересных, впрочем, также и женщинам. Мне всегда казалось и кажется до сих пор, что членение литературы по половому признаку – нелепость. Однако, как писали в советских учебниках, «художественная реальность часто оказывается шире замысла автора». И вот как-то раз, вскоре после того как моя семейная сага «Замыслил я побег…» увидела свет, произошёл занятный эпизод. Во время пафосного юбилейного мероприятия один из руководителей нашего государства, удивив охрану, изменил направление торжественного движения, решительно направился ко мне, отвёл в сторону и тихо сказал:

– А знаете, вы в «Побеге» прямо-таки про меня написали! – Потом он внимательно посмотрел мне в глаза, давая понять, что сообщённая информация совершенно секретная и разглашению не подлежит, вернулся к своим квадратным телохранителям и ушёл рулить страной. Впоследствии я неоднократно слышал подобные признания от своих чиновных и бесчинных читателей, и это навело меня на мысль, что в душе даже самого образцового семьянина таится брачный беглец. А один мой давний приятель сказал даже так:

– Ты, Поляков, сдал нас, мужиков, с потрохами!

Кстати, это выражение – «сдал» – преследует меня чуть ли не с самого начала моей литературной работы. Сначала я сдал в повести «ЧП районного масштаба» (1985) комсомол. Потом в повести «Сто дней до приказа» (1987) – армию. Затем в «Апофегее» (1989) – партию. Далее в «Демгородке» (1993) – демократию. Позже в романе «Козлёнок в молоке» (1995) – писательское сообщество. И вот, наконец, сочинив семейный роман «Замыслил я побег…», сдал мужиков как таковых… Сначала это выражение меня немного задевало, как и то, что критика успех каждой моей новой вещи неизменно объясняла «конъюнктурой». Мне, правда, непонятно, какой «конъюнктурой» я руководствовался, когда в 1980-м писал «Сто дней до приказа», увидевшую свет в журнале «Юность» лишь в 1987 году? Руст приземлился на Красной площади, и всесильная военная цензура впала в кремлёвскую немилость, словно именно она пропустила странноватого немецкого летуна в самое сердце отчизны. И тогдашний главный редактор «Юности» Андрей Дементьев после шестилетнего запрета наконец подписал повесть в свет.

Или возьмём мой «Демгородок» – ехидную сатиру на дорвавшийся до власти постсоветский либерализм. Эта повесть-памфлет писалась в 1991–1992 годах, а вышла в журнале «Смена» в те дни, когда танки расстреливали Белый дом. Она вызвала бурное сочувствие читателей и бешенство тогдашнего главного ельцинского администратора, а я надолго попал в список демократически ненадёжных литераторов, где, кажется, остаюсь и до сих пор. Если всё это – конъюнктура, то, согласитесь, какая-то мистическая и от воли автора явно не зависящая. Но, скорее всего, тут другое: важнейшей составляющей частью художественного дара является интуитивное умение совпасть с главной болью своего времени. Деятели, такой способностью не обладающие, всегда будут барахтаться или в патоке официоза, или в нечистотах вечного сопротивления.