Сэлинджер

Многие комментаторы утверждают, что Сэлинджер сделал религией искусство. Вместо того чтобы страдать от посттравматического синдрома и искать смысл жизни и Бога, он сделал религию своим искусством. Произведения Сэлинджера становились все сильнее проникнутыми, а затем и наводненными ссылками на Христа, св. Франциска, Будду, Шри Рамакришну, Вивекананду, Шанкарачарью, Лао-цзы, Чуан-цзу и Хуэ-нена, а все эти фигуры, в большей или меньшей мере, были религиозными пророками, отвергавшими иерархию. Вспомните ворчание морских пехотинцев в адрес тыловых крыс: чертовы тыловики. Точно так же, как он отдал религии управление собственной жизнью, он теперь передал религии и управление своим творчеством.

Начиная с «Тедди», Сэлинджер, рассказ за рассказом, переходит от религии как фактора или даже оси жизни его персонажей к религии как единственной вещи в жизни персонажей, которая имеет значение как исчерпывающая цель произведений, которые тайно транслируют религиозные догмы. Как говорит писатель А. Л. Бардах и как мы уже отмечали ранее, Сэлинджер «признался Никхилананде, что в надежде привлечь читателей к более глубокому изучению религии он умышленно оставлял следы указаний на Веданту в своих произведениях начиная с «Фрэнни и Зуи»»[507].

Рассказ «Тедди» появился в журнале New Yorker 31 января 1953 года и вызвал огромный восторг, волнение и споры. Читатели спорили о том, кто погиб, кто кого убил – десятилетний Тедди входит в свою смерть, позволяя своей сестренке Пуппи столкнуть себя в пустой бассейн, – и были недовольны тем, что ребенок гибнет по воле автора, что, по-видимому, и приближается к сути рассказа. «Вся беда в том, что большинство людей не хотят видеть все как оно есть, – сообщает Тедди Бобу Николсону, человеку с удивительно заурядным именем. – Они даже не хотят перестать без конца рождаться и умирать. Им лишь бы переходить все время из одного тела в другое, вместо того чтобы прекратить это и остаться рядом с Богом – там, где действительно хорошо»[508]. Многие разбросанные по всему рассказу замечания Тедди насквозь проникнуты духом Веданты («Я встретил девушку и как-то отошел от медитаций»). Но автор полностью держит рассказ под контролем. Религия все еще, пусть и в малой мере, служит искусству.

То же следует сказать и о повести «Фрэнни». На всем протяжении повести, которая была опубликована 29 января 1955 года, Фрэнни занимает характерную для Сэлинджера позицию, определяемую Ведантой:

Мне надоели люди просто приятные. Господи, хоть бы встретить человека, которого можно уважать…[509]

Надоело мне это вечное «я, я, я»…[510]

Просто мне кажется… что везде тебе дают одно и то же наставление, понимаешь, все эти по-настоящему мудрые и абсолютно настоящие религиозные учителя настаивают, если непрестанно повторять имя Бога, то с тобой что-то произойдет. Даже в Индии – в Индии тебя учат медитации, сосредоточению на слове «ом», что, в сущности, одно и то же, и результат будет такой же самый[511].

Предполагается, что читатель будет симпатизировать Фрэнни, влюбится в нее, но мы по-прежнему читаем, по меньшей мере, отчасти, через нее, за нее, в ее душе. Предполагается, что читатели пока еще не видят во Фрэнни божество.

Повесть «Выше стропила, плотники», появившаяся в New Yorker 19 ноября 1955 года, знаменует коренное изменение в творчестве Сэлинджера, поскольку первые три четверти повести – тщательно продуманный и великолепно написанный отчет о завершении дня свадьбы, а затем этот сюжет вытесняют выдержки из дневников Симора. С этого момента читатель будет все сильнее напрягаться и все больше сосредотачивать внимание на глянцевых, сделанных крупным планом кадрах с изображением Свами Симора, просветленного человека, который прежде чем совершить самоубийство, пытается научить младших братьев и сестер, обреченным выполнять такие низменные функции как актерство, писательство и преподавание, кое-каким ключевым понятиям. Ответы Сэлинджера, почти всегда переданные через Симора, неизменно взяты непосредственно из Веданты. Симор: «Весь день читал отрывки из Веданты»[512].