Сэлинджер

Вспоминая людей, сидевших за покерным столом, я бы сказал, что Джерри отличался от них своей глубокой уверенностью в том, что его произведения будут публиковать, что он, несомненно, чертовски одарен и что за покерным столом, несомненно, нет человека моложе его.

Джерри написал рассказ «Холден Колфилд в автобусе». Рассказ был отклонен журналом New Yorker, но Джерри без конца говорил о том, как переработает этот рассказ, и как они, там, в редакции, в конце концов поймут, что это новая манера письма, и опубликуют рассказ. Он прочитал мои рассказы «Свеча в комнате с бассейном» и «Океан, полный шаров для боулинга» и счел оба рассказа интересными – собственно, он подарил мне «шары для боулинга» для использования в заглавии, – но был потрясен тем, что я трачу время на описание чего-то, не имевшего отношения к моей жизни. «В этих рассказах нет чувств, – сказал он. – Нет искры между словами».

Дэвид Шилдс: В середине ноября 1946 года New Yorker уведомил Сэлинджера о том, что планирует опубликовать, наконец, рассказ «Легкий бунт на Мэдисон-авеню» в ближайшие недели. Продержав рассказ на полке пять лет – так долго, что Сэлинджер пришел к выводу, что рассказ никогда не опубликуют, – редакторы неожиданно передумали и решили все же опубликовать рассказ. Мечта подростка Сэлинджера вот-вот должна была сбыться, хотя ее исполнение и было отложено.

Бен Ягода: В декабре 1946 года этот рассказ о мальчике по имени Холден Колфилд был наконец опубликован в журнале. Похоже, эта публикация возвестила об изменении в судьбе Сэлинджера.

«Легкий бунт на Мэдисон-авеню» – первоначальный набросок одного из эпизодов «Над пропастью во ржи». Это история Холдена, который, вернувшись домой из школы Пэнси, идет в кино с Салли, потом катается с нею на коньках; а поздним вечером, уже пьяный, звонит ей домой.

Пол Александер: Сэлинджер дождался того, чего ждал в течение пяти мучительных лет: его рассказ появился в журнале, который он более всего уважал. Но когда он все же дождался публикации, в его мышлении произошли перемены. В дальнейшем он захочет публиковаться только в New Yorker.

* * *

Фиби Хобэн: Сэлинджер обожал ходить в джаз-клубы. Он ходил слушать Билли Холидей[226].

Дэвид Яфф: Вернувшийся с войны Сэлинджер имел возможность стать свидетелем самых значительных всплесков в джазе ХХ века, которые происходили в Нью-Йорке. Чтобы послушать, как в одном клубе играет Арт Татум, в другом – Чарли Паркер, а в третьем поет Билли Паркер, надо было пройти один квартал по 52-й улице между Шестой авеню и Бродвеем. Сэлинджер считал музыку чистым, неиспорченным искусством, свободным от фальши, которую он видел во многих других вещах. К тому же ему нравилась Блоссом Дири, которая была не столько джазовой певицей, сколько певицей кабаре.

Сэлинджер собирал пластинки, которые были увлекательным предметом фетишизации. Подумайте о людях, которые маниакально каталогизируют свои пластинки, расставляют их в алфавитном порядке и изобретают собственные десятичные классификации для учета своих сокровищ. Это было способом заказа переживаний и управления ими, вне связи с живыми, дышащими людьми.

А. Э. Хотчнер: Лучшие моменты с Джерри я проводил тогда, когда он звонил и говорил: «Я собираюсь пойти вечером в Blue Angel. Присоединишься?» И мы шли в Blue Angel, ночной клуб, где выступали молодые таланты, надеявшиеся привлечь к себе внимание. Не думаю, что им платили за выступления. Местечко было довольно грязным. Стены требовали покраски, но там подавали выпивку и кое-какую еду. Привлекал не клуб, привлекали таланты, а у импресарио Blue Angel был хороший слух, и на сцену выходили поразительно одаренные молодые исполнители.

Джерри замечательно проводил время, поскольку идентифицировал себя с людьми, пытавшимися оставить свой след в музыке, – точно так же, как он пытался оставить свой след в литературе. Он был щедрым, и когда появлялся какой-нибудь выдающийся талант (а очень многие исполнители, появлявшиеся на сцене Blue Angel, станут звездами первой величины), Джерри передавал им приглашение и усаживал их за свой стол. Ему нравилось сидеть за одним столом с талантливыми людьми. В такие моменты он становился наиболее общительным. Когда он наслаждался пением, он становился другим человеком. Это были наилучшие моменты, проведенные мной с Джерри, потому что в такие моменты он был наиболее естественным. Общаясь с человеком, стремившимся стать артистом, он выражался наиболее полно. В другие моменты он был сдержан или раздражен литературой или новостями дня.