Селинунт, или Покои императора

Столь эффективный способ устранения становился от этого еще загадочнее. В наших отношениях с Сандрой не было ничего такого, что могло бы предупредить меня о подобной перемене, о ее желании оборвать наш роман. Я-то всегда думал, что ее, находившуюся в полной власти своего отца, толкнул в мои объятия не порыв чувств, а потребность разрушить эти чары. Я помогал ей забывать о тревогах старика, о той медленной агонии, при которой она была вынуждена присутствовать, но которая как будто переставала существовать, когда мы были вместе. Отсюда исступление, притворное насилие, странные игры, которые мы придумывали.

Мне казалось, что это насилие отметило собой нашу связь с самой первой встречи. Мы продолжали сталкиваться, мять, гнуть друг друга… а может быть, и помогать один другому. Потом соотношение сил между нами менялось: это я нес ее на руках и клал на кровать. На ту самую кровать, на которой еще валялись разрозненные листки из записных книжек Атарассо. Я потом подбирал их, все смятые. Разыгрывала ли она безразличие? Или такое святотатство обостряло ее наслаждение? Или же она действительно забывала, кто она, где мы? Я думал, что я сжимаю в ладонях лицо ребенка, только что выбравшегося из лесной чащобы и просящего, чтобы от него отогнали кошмарные видения. Вдруг ее преображало забвение, становившееся для нее избавлением. Я видел, как она пробуждается, возвращается к жизни из глубокого мрака. Ее тело принимало меня, принимало ритм, в который я ее втягивал. Но в глубине ее глаз по-прежнему блестело черное озеро. Я обладал ею, не зная ее; она уступала мне, но я не мог ее разгадать. Впрочем, это было для меня неважно, я считал себя ее властелином, а ее — созданной для укрощения, подчинения. Мне в голову приходила глупая мысль, наполнявшая меня ликованием: мысль о том, что эта власть позволит сравниться, а то и заменить того, кто до сих пор удерживал ее в строгой зависимости от себя, мысль о том, что я и ее отец оба нужны ей, просто необходимы. Я был ее наездником. Наши утренние вылазки, наши гонки по мостовым, на которые уже падала октябрьская роса, были только продолжением этой дрессировки по всем правилам науки.

По крайней мере я пожил в этой иллюзии. По крайней мере Сандра все сделала для того, чтобы я в ней замкнулся. И лишь потому, что я еще не окончательно стряхнул с себя эти причудливые фантазии я, приходя то в ярость, то в уныние, не мог решиться уйти и направиться в Рим, где меня ждал старый друг Сатурнадо, который наверняка помог бы мне прогнать эти химеры. Я и шел в Рим, когда чуть не угодил под колеса; так что Сатурнадо прождал меня все лето и, наверное, ума не мог приложить, куда ж я подевался.

Я продолжал цепляться за веру в то, что столь незаурядное приключение не может закончиться так банально. Я был уверен, что Сандра вернется на своей «Остин-Мартин», вихрем пронесется мимо привратницкой и остановится перед монументальной лестницей во внутреннем дворе, спугнув голубей с крыш. Но ничего подобного не происходило. Меня, конечно, продолжали кормить, но в комнате больше не прибирали. Скупое туристическое меню, одни и те же блюда: такое впечатление, что отсутствием разносолов и кулинарных изысков меня побуждали очистить помещение.

Если я уйду из кастелло, я окончательно утрачу связь. Я помнил, какие усилия предпринимал, чтобы приблизиться к Атарассо. В том числе и злополучную историю с камеей, которая оказалась не древнее ларца Медичи, а в его глазах такие вещи обладали не большей ценностью, чем безделушки, которые штампуют для продажи в сувенирных лавочках. Слишком много усилий, так и не увенчавшихся успехом, чтобы после того как невероятная случайность привела меня сюда, дала доступ к его личным бумагам, я сдался без боя.