Селинунт, или Покои императора

Она бы отказалась отвечать. Мрак неизвестности по-прежнему окутывал любовь, которую ей не было нужно ни оправдывать передо мной, ни выдавать. Эта тайна — тайна чужого присутствия — сближала нас в молчании, порой воцарявшемся между нами после того, как она сообщала о внезапном ухудшении состояния отца. А я мог приблизиться к нему только через нее. Но чаще всего она молчала, когда я ее расспрашивал. Я попался в эти сети. Я думал, что помогаю ей переносить одиночество, что она, даже сокрушаясь о состоянии Андреаса Итало, не может обойтись без молодого мужчины. Тревога бродила в этих стенах, по этим коридорам. С другого конца кастелло мог прозвучать зов, и ей бы пришлось немедленно уйти. Но она оставалась. Мне вдруг представилось, что наше сообщничество носит неясный характер кровосмешения, словно в тени заслуженного и сурового отца мы стали братом и сестрой, которых страх перед грозой или обида на несправедливый выговор загнали в одну постель, и которые, чтобы избавиться от тоски, от унижения, чтобы отомстить самим себе и остальным, могут только зарыться друг в друга и открыть себя один другому.

Да, разве мог я знать о том, что затевается? Если кто и мог бы меня предупредить, то уж не прислуга, ходившая по струнке перед Гришей, начальником охраны сокровищ, шефом частной полиции Атарассо.

Для него следует сделать отступление. Лет тридцати, не больше. Красивая голова озападничевшегося славянина на могучих плечах и мускулистой груди. Бывший белый наемник в Африке вовремя понял, что ему лучше избавиться от автомата и огнемета, и прошел переподготовку между Капри и Римом. Теперь он был готов как участвовать в каком-нибудь родео на Сардинии или в Калабрии, так и на любую другую работенку у миллиардеров, путешествовавших по Италии.

Благодаря своей профессиональной многоплановости он и стал выполнять двойные функции: телохранителя и надсмотрщика. На службу он поступил вскоре после приезда знаменитейшего профессора с дочерью в Бриндизи, на судне, специально зафрахтованном в Бейруте для перевозки ящиков, когда Сандра, оставив отца отдыхать после изнурительного для него путешествия в загородной клинике, отправилась на машине на север в поисках просторного жилища с толстыми стенами и зарешеченными окнами, в котором можно было бы разместить на время бесценное сокровище.

Это большое укрепленное сооружение отвечало всем предъявленным требованиям. Гриша сумел сделаться необходимым новым хозяевам. Однако и он не был вхож к патрону, которого поместили в единственной действительно жилой части этой постройки XV века, и получал приказы только через Сандру, не имея возможности их обсуждать и не зная, какое пространство для маневра в их толковании и исполнении она оставляла за собой.

Мое появление он воспринял без особой радости, возможно, и в духе соперничества (в какое место она его ужалила? может, она и с ним тоже спала?), нарочито меня не замечал и даже избегал появляться поблизости. Выказывать ревность довольно необычно для человека столь расчетливого склада ума. Он прочно обосновался в доме, красивый зверь (а при случае просто самец), — должен быть доволен уже тем, что он хозяин в своих владениях, может и дальше разыгрывать из себя городового и держать в страхе челядь.

Я мало общался со слугами. Наверное, они презирали во мне чужака, которого не сажают за хозяйский стол, а спать загнали под крышу, забывая, что комната, которую я занимал, возможно, некогда была приютом алхимика, личного астролога князя или подеста. Чего доброго, они вообразили, будто я нарочно подставился под брызговик «Остин-Мартин», — шитый белыми нитками предлог, чтобы за мной бесплатно ухаживали и распахнули двери этого дома, наглухо закрытые для чужих. У синьорины, когда она сшибла меня на том крутом повороте, не было водительских прав: само собой, меня нельзя было везти в больницу, там сразу бы известили полицию. Так что они могли подумать, будто я ее шантажировал, возможно, даже требовал денег. Зато им и в голову не могло прийти, что я ее сразу узнал, что я сразу понял, с кем имею дело (охранник зала медальонов сказал мне тогда, кто она такая).

Видя, что я уже совершенно поправился, но никто и не думает указать мне на дверь, слуги остерегались выказывать мне свою враждебность, встречая меня на террасах или на дозорном пути. Они, наверное, тоже чувствовали ответственность за это «сокровище», которое, если б его разложили перед ними, показалось бы им грудой бесформенных обломков, изломанных бесполезных орудий, не представляющих никакой ценности, странных масок, у которых наверняка дурной глаз. Но по радио про это шли передачи, газеты и журналы рассказывали об этом читателям в статьях, напичканных учеными словами и непостижимыми оценками некоторых предметов, подробно описанных и сфотографированных во всех ракурсах. Разве им не следует быть настороже и вести себя со мной осторожнее, чем синьорина?