Селинунт, или Покои императора

«Главное — это иметь плохую репутацию!.. Видите ли, мне всегда казалось, что если бы он собрал воедино все события своей жизни в речь в защиту человека, которая обернулась бы «Трактатом о тщете меня самого», первая ее фраза была бы именно такой. Чтобы не бояться людских суждений, он взял себе за правило их опережать. В этом было простодушие, вызов. Однако мы прекрасно понимаем, в чем тут дело. Мир слишком скуп, даже на презрение. А ему, в общем, так ни разу и не удалось надолго приковать все взгляды к своим кривляниям в центре арены. Все свелось лишь к невероятному транжирству, к трагическому саморазрушению.

Каков его случай?.. Я сразу выскажу Вам свое мнение, даже если оно Вас шокирует. Случай совершенно банальный. Возбуждение. Бред, принявший довольно распространенную форму отождествления. Он преклонялся перед Андреасом Итало Атарассо, стало быть, Андреас Итало — это он. Нет ничего проще.

Кое-кто — и Вы в том числе — дрогнули и серьезно задумались, тщательно изучая, разбирая одно за другим утверждения, которые он позволял себе выставлять. Это лишь доказывает… Нет, не стану говорить, что это доказывает. Люди сами хотят, чтобы их кормили небылицами, а эта была в три обхвата. Отчего же они не видят того, с чем мы, врачи, сталкиваемся каждый день! Отчего же у них, как у нас, не вянут уши от несуразных требований наших пациентов, от их раскаяний, их сарказмов! Отчего же нет у них перед глазами маленьких кабалистических штучек, загоняющих случай в клетку из их ребусов и фантастических измышлений! Нужно уметь не поддаваться их навязчивым идеям, научиться слушать их невозмутимо. Помню, как старик Блондель получил от одного больного пощечину, свернувшую ему челюсть, и продолжал беседу как ни в чем не бывало. Нас тогда охватил трепет уважения и восторга. Однако это обычная работа. Как еще мог повести себя психиатр? На самом деле ничего такого не произошло. В этом и есть разница между неврозом и гениальностью, между криком из-под смирительной рубашки и пророчеством пифии.

Но вернемся к Вашему другу. Он никогда не бил по щекам врачей, но раздавал оплеухи здравому смыслу, самой истине. Я не отказываю ему в чрезмерной одаренности, фантазии — увы, больше в сторону преувеличения, чем преуменьшения. Это дорожка к неустойчивому поведению. Будь у него чуть меньше способностей, ему было бы проще определиться.

Как-то раз он с лету — здесь это слово подходит как нельзя кстати — вызвался заменить собой молодого танцовщика труппы Монте-Карло, который накануне бросился вниз головой с Трофея Августа![28] До того момента никто не подозревал у него таких способностей. И вот чудесный притворщик вдруг воспарил в лучах прожекторов посреди эльфов, пери, ундин, — принц, похитивший свою фею, возничий солнечной колесницы, заводная кукла или марионетка, пернатый змей, с невероятной точностью движений перемещавшийся по сцене, — потом вдруг, в священном опьянении, будто в него вселились боги, пронесся вдохновенно, как сомнамбула, по великой Вальпургиевой ночи. Я видел его, я был там, так что могу об этом говорить в полной уверенности, что мне не приснилась эта метаморфоза, я даже сам вызывал его на «бис». Удивить-то он удивил. В тот раз он добился большого успеха, удивив всю элиту Монако, и завсегдатаи салонов Парижского отеля судачили о нем еще целый день. Его фантазия уходила корнями в строжайшую дисциплину, недоступную профану. Но свет не любит быть ошарашенным: неожиданность срывает маску и озадачивает. Нужно было подыскать объяснение случившемуся. Не желая допустить, что подобное знание поз и фигур может прийти по внезапному наитию, предпочтение отдали той гипотезе, что он солгал о своем прошлом и что столь выдающиеся способности — результат обучения, о котором никто до сих пор и не подозревал. Нашлись люди, утверждавшие, будто видели его в «Нью-Йорк Сити Балет» и что он сохранил привычку каждое утро упражняться у балетного станка, как другие регулярно занимаются верховой ездой или фехтованием. Милый и чудный мальчик, по нему сходили с ума! Хорош собой, и такой оригинал! Несущийся, словно метеорит, о котором никто не знает, ни откуда он взялся, ни где упадет. Однако в плане личных возможностей у него возникли кое-какие сложности, не чуждые минутному успеху у снобов. Хотя поступление в театр как раз и могло бы открыть перед ним другие перспективы, отвечая самым насущным нуждам, позволило бы списать кое-какие долги. Ему бы уже не пришлось сворачиваться из кулька в рогожку, впервые в жизни он стал бы зарабатывать своим трудом, и ему не потребовалось бы в будущем, чтобы затыкать хронические дыры, напрашиваться в гости на яхты, вечно стоящие у причала, так как их владельцы страдают морской болезнью, или — другая форма долговой тюрьмы — к старым клячам, увешанным бриллиантами, которые, впрочем, требовали от него лишь сопроводить их в казино до дверей частных апартаментов.