Сельва не любит чужих

– Так знайте же, добрые люди дгаа! – рыку Дмитрия сейчас, пожалуй, позавидовал бы и крутой черпак Н'харо, не говоря уж о подполковнике Михайлевском. – Уже собрался было я воссесть на белую звезду, – палец его вознесся в небо, – когда призвала меня к себе Ваарг-Таанга! И сказала она, что смягчилась душа ее, – к рыку примешался отчетливый всхлип, – и не угодно ей отныне право мг'га'мг'гели!

– Хо-о-о… – охнула площадь.

А затем шумно, с гулким просвистом вздохнула, словно громадный, загнанный долгим бегом гривастый оол.

Невозможные, непредставимые слова выпустил на волю нгуаби, и людям нужно было хоть сколько-то времени, чтобы осмыслить услышанное, а осмыслив – поверить.

Не поверить никто даже и не подумал посметь.

Ведь Д'митри-нгуаби – человек дгаа, а люди дгаа никогда не лгут в своем кругу. Если он говорит, значит, так оно и было там, в заоблачной Выси, откуда принесла его белая хвостатая звезда…

И – кроме того – разве найдется в любом из миров, хоть верхнем, хоть нижнем, безумец, способный солгать, исказив волю Безликой Ваарг-Таанги?!

Люди дрожали. Они не умели найти слов, способных выразить чувства, обуревавшие их, всех вместе и каждого в отдельности. И только дгаанга, обязанный саном говорить за всех, заставил себя преодолеть оцепенение.

– Если так, – взгляд его метнулся к стонущей кучке плоти, копошащейся на земле, – то пусть презренный живет! Слава милосердной Ваарг-Таанге!

– Хой! – взревела толпа, получившая наконец ясное указание, что думать и кого восхвалять. – Хой, Безликая, хой!

Дмитрий гулко прокашлялся, требуя тишины.

– Кстати, о Ваарг-Таанге…

Это, наверное, было уже излишество. Грешно дурачить простаков и младенцев. Но дикое нервное напряжение рвалось на волю, требуя выхода. И он уже не мог остановиться.

Он рассказывал о Безликой, о том, как она была одета и украшена, чем угощала его в последнюю встречу; его, что называется, несло, и образ Ваарг-Таанги наливался красками, становясь в чем-то даже трогательно-беспомощным…

– … и не было бы никого прекраснее ее в Выси, если бы завистливые демоны не оторвали ей руки!

Исчерпавшись до дна, Дмитрий умолк. И улыбнулся.

Что ни говори, а порой вовсе не вредно быть полнейшим атеистом. Как Дед. И, оказывается, как он сам.

В счастливые глаза Гдлами нельзя было смотреть без риска ослепнуть. И Н'харо, и Мгамба, и М'куто-Следопыт уже стояли рядом, готовые заключить своего нгуаби в объятия…

Но прежде, чем к друзьям, Дмитрий шагнул к Дгобози.

– Вставай! Ну! Вставай!

Никакого ответа. Только стоны и невнятное бульканье.

Пришлось просто поднять козла, ухватив за чуб.

– Живи, – сказал Дмитрий. – И помни!

В мутных зрачках шевельнулось понимание. Губы дрогнули.

– Что? Что он сказал, тхаонги? – Убийца Леопардов, не удержавшись, протиснулся поближе. – Ты слышал?

Дмитрий пожал плечами. Нет, он не расслышал. А жаль.

– Мг'мгели, – кричал Дгобози ему в лицо. – Бойся меня, ибо я – твоя смерть!

Глава 6 Секира при древе

1

ВАЛЬКИРИЯ. Котлово-Зайцево

25 февраля 2383 года

Вокруг вопило, блеяло и беззастенчиво пахло.

Удивляться не приходилось. Единственным достоинством «обезьянника», именуемого также и Утту-Квыла-Кью-Нгандуани-Ыга-Быббз-Йинхака, что, как известно, означает Пресветлая Столица Нгандвани, Подобно Родинке на Щечке Красавицы Озаряющая Собою Вселенную, во все времена оставалось умиляющее душу умение не пытаться выглядеть лучше, чем есть, а, напротив, пребывать в первозданном виде.

Нельзя, между прочим, исключать, что иному из любителей особо извращенной экзотики здесь могло бы что-то даже прийтись по нраву. Но только в гомеопатических дозах и, очень желательно, из окна герметически закупоренного экскурсионного автобуса.

Так, проезжая по Каиру, досужие зеваки, сумевшие накопить кредов на тур средней стоимости, взахлеб восторгаются гнедой громадиной университета Аль-Азхар, сиреневым нильским простором и таинственными, плохо различимыми на расстоянии усыпальницами прославленного Города Мертвых. Им хорошо! Они рано утром прибыли в Порт-Саид и уже вечером отбудут, взяв курс на Хайфу. Они слушают курчавого, приторно-любезного гида, щелкают затворами стереокамер и, мня себя первооткрывателями, требуют позволить им погулять на вольной воле. Им отказывают, ссылаясь на правила, установленные полицией, а они в ответ неумело бунтуют, вслух проклиная тупое самодурство диких африканских сатрапов.

Дурашкам невдомек: лишь благодаря заботливым сатрапам им не дано узнать, как воняет прокисшая от наплывов застарелого дерьма набережная великой реки; их не подрежут кривыми ножами, истерично взывая к Аллаху милостивому, милосердному, бородатые мусульманские студенты, чинно гуляющие после лекций около ворот сокровищницы исламских наук. А уж ближе, чем на километр, к древним глиняным склепам сердобольные сатрапы их и подавно не подпустят, поскольку даже светлому шейху Эль-Мансуру, покровителю вшивых и чесоточных, неведомо, какую заразу можно подхватить от стаи оборванных нищих, подстерегающих в кладбищенской тиши опрометчивого прохожего…