Сельва не любит чужих

Ветер трепал волосы, упирался в грудь, отталкивал, словно он, вольный ветер, был цепным псом, не за страх, а за совесть стерегущим покой того, кто обитает в Пансионе…

– Ты что? – удивился Юрий Валерьевич. – Сдурел?

Ветер принюхался, сконфуженно фыркнул и умчался прочь.

Он узнал. И литая платиновая дверь тоже узнала. Стоило лишь приложить к ней ладонь, как она покорно уползла в стену, открыв путь. А когда Юрий Валерьевич перешагнул через порог, вернулась на место. Теперь пришедший не мог уйти, пока живущий здесь не наговорится всласть…

Вспыхнул свет, мягкий и рассеянный, и откуда-то издалека почти неуловимо зазвучала музыка. Моцарт! Валерий Павлович всегда обожал великого венца. Горячо и самозабвенно. Даже больше, чем полуавтоматическую «Бокассу-190» с лазерным прицелом и системой оптической коррекции…

– Папа? – негромко позвал Юрий Валерьевич. – Ты спишь?

Окажись здесь каким-то чудом посторонний, он бы скорее всего умер на месте. Потому что в стене, к которой обращался господин Смирнов-младший, отреагировав на голос, распахнулось окошко, открыв взору небольшую нишу, отделенную от мира толстым стеклом.

Более всего она походила на аквариум.

А там, в густой желтоватой жидкости, покачивался, обманчиво равнодушный к происходящему, огромный мозг, поражающий количеством и глубиной извилин. Тоненькие иглы датчиков, вживленных в серое вещество, делали его похожим на облысевшего ежика, но мозг все равно внушал уважение…

Волшебная флейта божественного Вольфганга Амадея запела громче. Замигали, привыкая к свету, видеолинзы над аквариумом. Хрипло, по-стариковски, покашлял динамик, сперва просто так, потом – ожидающе.

Валерий Павлович уже не спал.

– Тебе привет от дяди Сережи, папочка, – сказал Юрий Валерьевич.

И прослезился.

Глава 7 Время откапывать къяххи

1

Дгахойемаро. День предвестия бед

Еще только занимаются на горизонте самые первые, тусклые пока что лучи просыпающегося рассвета, а над селениями народа дгаа уже вытягиваются к высокой Выси тоненькие, слабо колеблемые предутренним ветерком дымы. Женщины, встав затемно с циновок, ополаскивают лица и принимаются готовить еду для мужчин, чей черед пробудиться придет позже.

Так повелось издавна, со дней Красного Ветра.

Так было даже и в те минувшие времена, когда слово матерей непререкаемо звучало в Совете.

Нехитра повседневная еда. Неприхотлива. Клейкий рис, чуть сдобренный бумиановым маслом, да зажаренные на раскаленном камне ломти веприны, укрепляющей мужскую силу. В какую хижину ни напросись на завтрак, другого не отведаешь.

Иное дело – приправы. Тут уж каждая хозяйка очага хранит особый секрет. У одной на столе лежат стебли пряной травы, приятно холодящей нёбо, у другой – порошок из корней мангара, пробивающий жаром до костей, третья щедро поливает приготовленную снедь настоем черной ягоды…

И каждая, даже заранее зная ответ, спросит насыщающегося мужчину: по нраву ли ему еда?

А получив в ответ подтверждающий кивок, расцветет гордой улыбкой. Ведь нет большей радости для жены, когда ее супруг одобрит ее искусную стряпню!

– Вкусно, Д'митри?

– Угу-м, – пробурчал Дмитрий, усердно работая челюстями, и Гдламини зарделась, безмерно довольная.

До сих пор ей не доводилось возиться по хозяйству.

Вождю нельзя заниматься повседневными делами, тем паче женскими, даже если и сам он, по прихоти Тха-Онгуа, – женщина. Это дггеббузи Гдламини доселе блюла свято. Да и не привлекала ее возня у очага. На то есть прислужницы…

Но могла ли раньше представить себе девочка Гдлами, какое это, оказывается, наслаждение: собственноручно приготовленной пищей кормить своего мужчину?!

Вот он, ее тхаонги, сидит рядышком. Он уже вернулся с неизменной утренней пробежки (странный все же обычай: просыпаться раньше жены…). Он ворочается, умащиваясь поудобнее, он шумно чавкает, разгрызая хрящи. А она, его женщина, подкладывает на блюдо все новые и новые лакомые куски, подливает чистую ключевую воду в глиняную чашу, и ей удивительно, непредставимо хорошо.

Как же все-таки здорово, что есть у дгаамвами право снимать ненужные запреты!

– Хочешь еще, тхаонги?

– Угу-мм, – откликнулся Дмитрий, запивая мясо.

Отставил чашу и притянул к себе жену.

– Еще как хочу…

Его пальцы бережно коснулись упругой груди замершей Гдламини.

– Очень-очень…

По телу Гдлами пробегает судорога.

Большая часть этой ночи, как и прошлой, и позапрошлой, пролетела без сна, но обоим этого не хватило, и вот-вот будет нарушен еще один запрет.

Трапеза священна, и не велено предками делать подобное в час вкушения пищи.

Но если очень хочется?

Все равно нельзя.

А если очень хочется вождю?!

Тогда можно.