Сельва не любит чужих

Большая белая птица лежала на обочине дороги, ведущей к барахолке. Широкое крыло, испачканное серой пылью, распласталось по земле, другое было смято, изломано, и на грудке, окрашивая перья в алое, расползалось кровавое пятно. Птица умирала, это стало ясно с первого же взгляда. Как и то, что раньше она лежала поперек дороги и некто, не имеющий сердца, отшвырнул ее прочь пинком, вместо того чтобы нагнуться, поднять и перенести на мягкую траву…

– Дру-уг… – всхлипнула птица.

Оранжево-черный глаз ее медленно затягивала мутная пелена, а вокруг, смятые и окровавленные, валялись листки бумаги – много, несколько десятков, а может быть, и вся сотня, и даже иностранцу легко было понять, что это не какая-нибудь макулатура, а самые настоящие бюллетени для голосования, подписанные и заверенные круглой печатью.

– Друг, меня достали. Мне уже не помочь, – птица, видимо собрав остатки сил, произнесла это громко и отчетливо. – Всем, что для тебя свято, заклинаю: когда вернешься в город, передай нашим, – тускнеющий взгляд неотрывно впился в серый берет Криса, – Джонатан Ливингстон исполнил свой долг до конца…

Клюв птицы бессильно ткнулся в пыль.

Крис обнажил голову. И попытался припомнить какую-нибудь приличествующую случаю молитву. Но не сумел. Несмотря на все старания фру Карлсон, ей так и не удалось сделать его примерным прихожанином.

Пришлось сказать от себя.

Всего лишь несколько слов. Не больше. Простых и безыскусных, зато от души.

О том, что он не был знаком с покойной и понятия не имел, к кому из тех, кто стреляет в городе, обращены ее прощальные слова. Но когда наступит время, он, Кристофер Руби-младший, хотел бы встретить свой час так же достойно и уйти столь же красиво, как эта белая птица с маленькой черной отметиной на хвосте. И во имя чего бы ни шла она в свой последний полет, остающимся жить не дано судить павших…

А когда он умолк, не зная, чем завершить прощание, обрывок молитвы сам собою пришел ему на ум.

– Разве я пожелаю себе судьей кого-либо, кроме Аллаха?[50] – нараспев вымолвил Крис Руби и решительно натянул берет на голову.

Для птицы он сделал все, что мог.

Теперь следовало поторопиться: шубки из меха мраморного леопардика на воскресной барахолке попадаются нечасто и расходятся мгновенно, невзирая на совершенно чудовищную по масштабам Валькирии цену.

Идти до толкучки было минут пятнадцать, не больше. Ускорив шаг, можно бы упариться и за десять. Не возникни на пути троица, стоявшая ранее поодаль, с ухмылками наблюдая за похоронным обрядом.

– А птичку-то жалко, – не опасаясь показаться банальным, сказал лысый как колено здоровяк, вразвалочку приближаясь к Крису. – Верно говорю, пацаны?

– Жалко птичку, жалко, – подтвердили личности помоложе, куда менее внушительные с виду.

Лысый остановился в полушаге. Дыхнул в лицо луковым перегаром.

– Ну чё, шеф? Разговор есть.

– Exscuse me, I don't understand,[51] – попытался применить испытанный метод Крис. – Я есть иностранец.

– Да хоть полировщик, нам-то что… Делиться добром будешь или как?

Желая увериться, что понят правильно, громила потер щепотью, а затем прижал большой палец к ладони.

– Понимай сам, командир. Проход на рынок у нас не бесплатный. Это будет раз, – теперь был загнут указательный палец. – И птичку нашу, валькирийскую, заделал вмокрую, это будет два…

– I don't…

– Shut up![52]

Лысый, оказывается, был не так уж прост. Лицо его придвинулось вплотную и луковая вонь, бьющая изо рта, стала совершенно невыносимой.

– Fuck you, припоцок. Бабки гони!

Поросшая рыжим пушком лапища нагло потянулась к кред-карте, выглядывающей из нагрудного кармана.

И в этом заключалась его ошибка. Но не было рядом никого, кто мог бы предупредить лысого. А сам он, на беду свою, никогда не бывал в Семьсот Восьмом квартале Кокорико-сити и ничего не слышали о парне по прозвищу Безумный Крест.

Имейся в его крупной плешивой башке хоть сколько-то разума, он мог бы еще разминуться с неприятностями, потому что Кристофер Руби-младший был по натуре неагрессивен и к тому же чтил наставление гере Карлсона: никогда не бить без нужды тех, кто слабее.

– Не борзей, фраер захарчеванный, – ответил юрист, изо всех сил пытаясь сдерживать себя и гордясь тем, что это у него получается. – Быстро кончил базлать, и канай отсюда по компасу, понял, вафёл?

Верзила нахмурился. Как и положено пахану, он умел чуять, на кого наехал, и ситуация ему не нравилась. Но он не мог отступить на глазах братков, не рискуя авторитетом, и не желал уважать правила, принятые в общении между людьми. Следовательно, не мог он и считаться человеком. Как и его «шестерки». Вот давешние патрульные, те – могли. И боевики из подворотни – тоже. А эти – нет.

Чего стоит и на что способна подобная им грязь, Крис Руби досконально просчитал для себя еще на Конхобаре.

– Ну ты, гнида… – один из молодых, успевший, оказывается, возникнуть рядом, чувствительно ткнул Криса в печень кулаком. – Сильно крутой, да? Клево гонишь, да? Гля, гонялку тебе ща оборвем, мокрощелке твоей ничего не останется…

Ох, не стоило им задевать Нюнечку!