Семь ангелов

В наушниках заговорил пилот. Сквозь гул лопастей Кен услышал певучее «Le palais des papes, monsieur». Над упитанной дугой полноводной Роны высилось нагромождение башен охристого известняка, властно подавлявшее утлое малоэтажье окрестностей. Золотая статуя Девы Марии, венчавшая шпиль дворцовой церкви, парила над оскалившимися в небо стенами. Она была в позе «вольно», со слегка согнутой в колене ногой, словно хотела сказать взиравшему с небес Сыну «расслабься»: людишки здесь хоть и тщеславные, но не до конца пропащие. Где-то там Климент водил Хуго де Бофора к тайнику, в котором укрыл то, что считал принадлежащим своей семье.

Кап-Ферра

Лиза не стала распаковывать вещи, а сразу побежала купаться. Путь к морю спускался террасами, благоухавшими душными южными цветами. Они были в земле, горшках, амфорах, кадках, утопали в сочной маслянистой зелени деревьев, кустарников, плющей и пальм. Изредка в листве мелькали сероватые мраморные статуи, представлявшие то полноватых красавиц, то щекастых героев со смехотворным хозяйством. Журчала вода фонтанов, где-то далеко гудели моторы лодок.

Лиза успела окунуться – море все еще было холодным, – раскинулась на ротанговом шезлонге и даже немного вздремнула, как вдруг зазвонил ее айфон.

– Кенчик! – обрадовалась она. – Тут такая красота, бери папу и приезжай.

– Лиза, что-то случилось, – голос Алехина был сухим и неуверенным. – Меня привезли, а вокруг дома полиция. Ваш начальник охраны, по-моему, сошел с ума. Он бегает в одной майке и кричит французам на русском языке, что Климова похитили черти. Я ничего не понимаю.

– Как похитили?

– Видишь ли, я толком не разобрался. Меня встретили, привезли, а у дома полиция, человек тридцать, и этот сумасшедший. Офицер сказал мне, что Климов исчез. В одной из комнат они обнаружили следы борьбы и кровь.

– Кровь! – вскрикнула Лиза.

– Все, не могу разговаривать, меня хотят допросить. – Алехин разъединился.

Лиза, привыкшая к тому, что в любой чрезвычайной ситуации надо просто позвонить папе, машинально набрала его номер. Это был секретный телефон, только для семьи. Механический английский голос предложил перезвонить позже. Только теперь Лиза поняла, что, собственно, сказал ей Кен. Папа либо убит, либо пропал. Папы нет. Что-то крутилось у нее в голове, какая-то странная, мимолетная мысль, но сосредоточиться на ней Лиза не смогла. Она побежала в дом и уже через четверть часа голубой «Bentlеy Azure» уносил ее в сторону автобана, ведущего в Авиньон.

Неаполь, лето Господне 1344, месяца ноября 2-й день

Отца моего я не помню. Мать же зовут Дельфинией, и приходится она сестрой господину нашему папе. По исполнении семи лет дядя забрал меня в Париж, где он, будучи тогда архиепископом Руанским, служил советником королю Франции Филиппу. По достижении десяти лет принял я обеты ордена Святого Бенедикта в аббатстве Святого Германа[3], но вместо того, чтобы отринуть мир, в мир погрузился. Монастырем моим стал королевский дворец, ибо по воле дяди предназначен был изучать не божественное, а человеческое. То, что для сверстников было пустой забавой, для меня сделалось ремеслом: кто заметит ребенка, спрятавшегося за портьерой, сундуком или в камине, но не праздности ради, а чтобы выведать тайное. В пятнадцать лет дядя определил меня в Парижский университет изучать искусства[4], философию и теологию. Когда же в лето Господне 1342 он был избран папой, переехал к нему в Авиньон. По исполнении нам девятнадцати лет решил наш господин отправить меня в Неаполь, дабы, как некогда в Париже, служил ему тайным оком и, если понадобится, рукой.

Город этот ужасен и видом, и запахом, но особенно людьми, его населяющими. Чванливые, тщеславные, низкорослые, смуглые лицом и телом, неумеренные в словах и невоздержанные в поступках, они сбиваются в стаи, в которых младшие раболепно преклоняются перед старшими. Своеволие старшего заменяет им закон человеческий и божественный. Ни один из здешних сеньоров не выйдет на улицу без ватаги своих близких, которых сарацины[5] называли mahyas или mafiusu, а сами неаполитанцы – мафиози, что значит беснующиеся. Ибо достаточно одного неосторожного взгляда, чтобы вызвать у этих людей ярость.

Горе любому, кому судьба определила жить на чужбине. Горе вдвойне, если ты принужден покинуть землю мягкую и плодородную, людей честных и умеренных, чтобы оказаться у самого входа в преисподнюю. Ибо, как известно, располагается он здесь, в Сицилийском королевстве[6], а именно в чреве горы, которую древние называли Везувием.