Семь бойцов

Я думаю о войне. Вздымаясь над лесом и травою, война, словно джин в детских сказках, опять показывает свое лицо. Грохот канонады в долине, казалось, вырывается из груди этого жуткого чудовища. Будто рев больного льва разносится по окрестностям.

Но, скажу откровенно, без преувеличения, я не променял бы эту жизнь на прежнюю, когда я не принадлежал ни партии, ни армии, ни ей, Аделе. Если я даже погибну, то умру с сознанием, что добровольно избрал свой путь. Я воюю так, как воевали мои предки. И поступаю так, как поступили бы они на моем месте. Война сделала меня равным всем людям мира.

— Было бы лучше, если б наши знали, что мы муж и жена, — сказала однажды Адела.

Теперешнее наше положение ей, конечно, неприятно. Женщины всегда стремятся сделать свою связь открытой. В этом многие усматривают признак их постоянства, по контрасту с мужчинами, которым это безразлично.

Но мы оторваны от всех наших.

— Это верно. Но мне бы хотелось, чтобы они знали.

— Тебе было бы лучше, если б они знали?

— Да.

— Тебя сразу отправят в другое место. Так они и сделают, если ты все скажешь, когда мы их догоним.

— А ты бы иногда приходил?

— У нас нет отпусков. И я не хочу, чтобы нас разделяли. По крайней мере, постараюсь этому помешать. Я надеюсь, что ты попадешь в мою роту…

— Ты — член комитета, и поэтому не говори так. Раз ты знаешь о нас, значит, должен знать и комитет. Неужели ты думаешь, что я соглашусь, чтоб нас разделили?

— А если это сделают?

— Не сделают, — убежденно сказала Адела, — и не горячись так.

Впервые задумался я над тем, что будет, когда мы придем к нашим. Ради нее нужно было бы согласиться, чтоб нас разделили: ее бы назначили куда-нибудь в штаб, в культпросвет или в политотдел, туда, где можно сохранить голову. Достаточно я был в частях и знаю, что значит оставаться в роте. Это такой участок, где война ощущается в сто раз сильнее, чем в штабах. Здесь человеческая жизнь немногого стоит.

— Ты все объяснишь.

Я уже думал об этом. А вдруг наши отношения расценят как блуд?

— Что же делать?

— Давай не будем об этом говорить, — предложил я.

— Ты — чудесный муж. Ты ревнивый?..

— Раньше я ревновал тебя ко всему живому.

— Это я заметила.

— А ты могла бы уйти от меня?

— Я никогда не уйду от тебя, что бы ни случилось. И я всегда буду счастлива, если твои чувства ко мне не переменятся. Можешь быть спокоен.

— А ты знаешь, кому ты очень нравилась?

— Нет.

— Своему командиру, что вел тебя в бой на Сутьеске.

— Не смей так говорить, он командир роты.

— Сейчас у меня только один командир. Это ты.

Завтра пойдет тридцатый день со дня битвы. Мы продолжаем путь. Занятый своими мыслями, я молча шагаю рядом с Аделой.

О чем бы я ни думал сейчас, ее светлый образ закрывал передо мной весь мир. Меня переполняло ощущение счастья, окрылял успех. Я испытывал чувство удовлетворенности, радость победы, необычный прилив сил. Меня целиком поглотила страсть. Я вспоминал прежнюю Аделу и сравнивал ее с теперешней. Мысленно разговаривал с той и с другой, словно с подружками. Теперь я шел свободно, не опасаясь, что она на что-то рассердится. Все, что произошло несколько часов назад, унесло с собою в прошлое и наши конфликты, и какие-то глупые стычки, и муки. Мир для нас стал вращаться заново.

Мы отдыхали.

Адела сидела не шелохнувшись и внимательно следила за каждым моим движением, будто искала ответ на какой-то вопрос. На ее лице отражалось душевное смятение. Мне даже показалось, что в ее глазах мелькнул огонек ненависти.

Вдруг она положила обе руки мне на плечи. Словно читала мои мысли. И слушала, не слыша. Глубокая задумчивость сквозила в уголках ее глаз. Мне стало не по себе. Казалось, будто она в чем-то несправедливо обвиняет меня. Она то манила к себе улыбкой, полной доверия, то отталкивала хмурым взглядом.

Потом вдруг кинулась обнимать меня.

— Ты меня любишь? Правда, любишь? Неужели ты?..

— Я хотел бы ради тебя уйти на край света.

— А сейчас?

— Сейчас тоже.

— Не обманываешь?

Я легонько шлепнул ее по щеке и погладил. Адела залилась смехом, нервным и слишком громким. С ветки невысокой сосны вспорхнула черная птица. Ветка вздрогнула, словно умоляюще протянутая рука. Девушка посмотрела на нее и смолкла, а потом снова засмеялась сквозь слезы.

И опять, в который раз, она положила мне руки на плечи и уставилась на меня своими большими глазами. До сих пор мне не доводилось видеть ее такой: сидит напротив, подогнув ноги, руки у меня на плечах, и пристально смотрит мне в глаза. Кругом пахнет хвоей и свежей травой. «Что с тобой?» — спрашивал мой взгляд.

— Ты любишь ту Аделу, а не такую, как я.

— Ты сошла с ума!

Было около десяти утра. Нужно идти дальше. Солнце протягивало к нам свои золотые пальцы, как всегда на открытом пространстве. Так оно поступало в течение тысячелетий.

Адела продолжала сидеть. Потом подняла руку, словно защищаясь, и умоляюще посмотрела на меня.

«Может быть, — подумал я, — она боится, что таким путем рожденная дружба недолговечна?»

Вскоре она пришла в себя, и этот мимолетный приступ больше не повторялся.