Семь бойцов

Успокоившись, Адела была послушной и кроткой. Ее гордость, а может быть, и тщеславие стали как будто уступать место рассудительности. И покорности. Я все больше привязывался к ней, хотя, признаюсь, в моем взгляде уже не было той прежней подчеркнутой предупредительности. Однако если я и был полностью уверен в ее чувствах ко мне, в то же время испытывал робость, словно бы меня пригласили туда, где прежде не приходилось бывать. Конечно, я убедился, что я нисколько не хуже, а даже лучше и храбрее других…

Адела заметила, что я стал недостаточно скромен. Недаром она так ласково посмотрела на меня, женским инстинктом почувствовав, что я, возможно, подавлен тем всеобъемлющим значением, которое она приобрела в моих глазах. Вероятно, это невольно способствовало тому, что моя персона выросла в ее глазах. Она как-то просто и естественно уступила мне пальму первенства.

И пусть мне небо будет свидетелем, что все происходило само по себе. Любуясь ею, освещенной солнцем, я каждый раз обнаруживал, что она превосходит всех женщин. И боялся, как бы не потерять власть над нею!

И все же я вел себя не так, как надо. Какая-то ложная гордость не позволяла мне открыто показать, что Адела по-прежнему дорога мне. Как тогда, во время переправы через Тару, я ничем не выдал своих чувств.

Вот и сейчас эта глупая гордость по-прежнему сковывала нас.

Осознав, что я, простой смертный, овладел божеством, я в то же время понял, что не это для нас главное, и смотрел теперь свободнее и на нее, и на солнце.

Когда я думал, что вот мы спустимся в село, найдем продовольствие… то вдруг замирал и оборачивался, чтоб увидеть, здесь ли она. Между нами существовала какая-то внутренняя связь: мы понимали друг друга с полуслова.

Все вокруг золотилось при утреннем свете. Маленькая темно-фиолетовая черника и лазурь неба. Иссиня-зеленые деревья. Занималась заря. Найдется ли в мире что-нибудь более привольное, чем небо в момент восхода солнца! С юга потянул ветерок. В воздухе уже чувствовался сентябрь, хотя до него еще было далеко.

Оборачиваясь назад, я мог видеть пронзающий небо пик. Я старался ни о чем не думать. Только картины прошлого по-прежнему оживали в памяти.

Мы подходили к бездонному каньону Дрины. Меня охватило необъяснимое волнение. К вечеру мы будем там…

— Что мы будем делать, когда выйдем к реке? — спросила Адела.

Переночуем, а днем как-нибудь переправимся. Найдем лодку или сами свяжем плот из досок и бревен.

— А чья там власть?

— Ничья.

— Как ничья?

— Так, ничья. Сюда армия приходит и уходит. А вообще-то ее здесь нет. Мне б хотелось встретить какого-нибудь пастуха.

— А что мы будем делать на той стороне?

— Пойдем в направлении канонады.

— Ты думаешь, наши там?

— А другой армии, которая б здесь сражалась, нет.

— Есть те, что воюют с нами.

— Там, где стреляют, должны быть и наши.

— Значит, мы можем попасть к пролетерам или в лапы к противнику.

— Да. Или в лапы к противнику.

— Ты очень умный.

— Ты тоже, — ответил я.

— Я не умная.

— Когда ты это говоришь, я могу всякое подумать.

— Не бойся. Я ни о чем не жалею.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не должен ни о чем беспокоиться. Я по-прежнему люблю тебя.

— Знаю.

— Знаешь? Не будь таким самоуверенным!

— Не буду!

Больше за весь день мы не произнесли ни слова,

XV

Мы шли по намеченному пути, ориентируясь по солнцу. И это был единственно правильный путь, который вел нас к своим. По многим приметам я чувствовал, что приходит конец нашему уединенному бродяжничеству.

Канонада усиливалась. Теперь мы уже могли различить выстрелы из легкого оружия. Но пока это еще как потрескивание веток на костре, и даже слабее. Однако если слышны такие выстрелы, значит место боя уже недалеко. Перейдя реку, мы окажемся там через полдня. Если только им не придет в голову отступить!

Мысль о возможной разлуке с Аделой не давала мне покоя и целиком поглощала меня. Казалось, я совсем забыл о том, чем занимался целых два года. Разве я не командир взвода и разве уже непригоден к тому, чтобы снова занять свое место в части, если удастся ее догнать? Я достаточно научился управлять людьми и оружием. А что еще нужно уметь человеку на войне?

Подобно муравьям, мы тащились по каменистому гребню. На краю его виднелось углубление — небольшой кратер или старинная мастерская по переливке свинца. Может быть, из античной эпохи. Здесь была только голая земля и не росла трава.

Мы начали спускаться с гребня. В этот момент справа в кустарнике я услышал ворчание медведя.

— Медведь? — спросила Адела.

— Да. Ты боишься?

— Он не нападает на людей?

— На войне только люди нападают друг на друга.

И это действительно так. Во время военных действий испуганные стрельбой звери становятся более робкими и избегают человека. Звери как бы становятся благороднее и лучше людей. Словно сама природа еще раз этим подчеркивает, что человек может быть страшнее любого зверя. И потом, в конце концов, звери убивают, чтоб или насытиться, или защититься. У них нет такого стремления — искоренить другой биологический вид…

Ворчание стало удаляться, превратилось в недовольное брюзжание, потом ветер унес и его.