Семь дней страсти

В груди все сжалось от знакомого пейзажа. В юности Николае бывал здесь десятки раз, но частенько старые воспоминания лежат забытыми в кладовой памяти до тех пор, пока вдруг вид чего-то или запах не возродят их к жизни. В данном случае это были три старых дерева, которые выросли выше каменного здания и затеняли его. И еще необычная темно-синяя краска, которой были выкрашены ставни и фронтоны дома.

Впервые с тех пор как он услышал печальную новость, Ланкастер почувствовал прилив настоящей печали по Синтии. Она умерла и никогда больше не станет карабкаться на дерево под своим окном, никогда не будет смотреть на него с недовольным видом, упрямо задрав подбородок, никогда не будет округлять глаза, слушая чушь отчима по какому-либо сомнительному вопросу.

Как только экипаж остановился, виконт тяжело спрыгнул на землю и с трудом поднялся по ступенькам. Удивительно, но никто из слуг не появился встретить его. Понятно, что обстановка в доме мрачная, но ведь прошло уже несколько недель. Ланкастер постучал в дверь и подождал.

Очевидно, титул виконта в этой части Йоркшира больше не принимается во внимание. За последние двадцать четыре часа ему уже дважды пришлось напрасно стучать в двери. Он почувствовал, как упала капля дождя. Николас поднял глаза к небу, но тут дверь открылась.

– Чего?

О Боже. Слуга, если это действительно слуга, а не проникший в дом коробейник, был всего около пяти футов ростом. У него как-то странно росли волосы на голове. Они мыском спускались ко лбу и росли по бокам.

– В чем дело?

– Это вы ко мне обращаетесь? – спросил Ланкастер.

Седой старик взглянул на него красными глазами. Глаза без преувеличения были красными. Николас совершенно четко видел кровеносные сосуды. Он был готов спорить на соверен, что этот человек – пьяница. И к тому же агрессивный.

– Ну хорошо, – вздохнул Николас, – я виконт Ланкастер и приехал сюда выразить свои соболезнования мистеру и миссис Камбертсон.

– Милорд, – человек, тяжело дыша, поклонился, хотя выражение лица осталось недовольным, – если вы пройдете за мной, я посмотрю, принимает ли хозяин.

Ланкастер последовал за сгорбленной фигурой, пообещав себе, что больше никогда не будет сокрушаться по поводу молодости своего дворецкого. Он был настолько загипнотизирован странным, похожим на привидение слугой, что почти не заметил поразительных перемен в Оук-Холле. Они уже почти перешагнули порог небольшой столовой, когда Ланкастер заметил царившее повсюду запустение.

Не стало… всего. Светлые квадраты на обоях говорили о том, что здесь когда-то висели картины. Столы стояли пустыми, на них не было ни ваз, ни других предметов интерьера. Даже деревянные полы, некогда покрытые толстыми коврами, заглушающими шаги, теперь были голыми. Виконт медленно обошел помещение, когда слуга шаркающей походкой вышел в коридор.

Трудно поверить. Складывалось впечатление, что из дома медленно выносится все. Возможно, подобное ждет и его самого. От такой мысли Николас нахмурился.

– Мистер Камбертсон примет вас.

Появившийся дворецкий произнес это таким тоном, будто на этот счет существовали сомнения.

Ланкастер снова последовал за ним, замечая, как при каждом шаге в воздух поднимаются пылинки. Служанки нигде не было видно, похоже, ее здесь давно не было.

– Достопочтенный виконт Ланкастер, – невнятно пробормотал дворецкий, когда они подошли к двери кабинета.

Из комнаты донеслось ворчание, потом послышался скрип старого кресла. Мистер Камбертсон встал им навстречу.

Виконта едва не передернуло от отвращения. Комнату наполнял запах дешевых сигар и джина. Шторы были опущены, и вся комната находилась в полумраке, а в воздухе чем-то нестерпимо воняло. И сам мистер Камбертсон соответствовал обстановке: без сюртука, небритый и с затуманенным взглядом.

– Милорд, – проскрежетал он, – для меня большая честь принимать вас.

– Мне тоже очень приятно, – солгал Ланкастер.

Хотя курчавые волосы Камбертсона оставались черными, теперь они поредели, да и сам он заметно постарел. Под глазами залегли глубокие морщины, а некогда широкие и крепкие плечи согнулись, словно на них положили тяжелый груз. Николас поспешно подошел к нему, чтобы пожать руку.

У Камбертсона оказались цепкие пальцы, и это вдруг напомнило Ланкастеру о тонущем человеке, который хватается за спасительную соломинку. А может, это отчаяние в его глазах создавало такое впечатление.

– Пожалуйста, садитесь, – предложил Камбертсон. И тут же крикнул: – Юинг! Чаю!

Его слова эхом разнеслись по дому, оставив их в угрюмом молчании.

Ланкастер осмотрелся, размышляя, не попал ли он в какой-то странный полуденный сон, но окружающая обстановка была вполне реальной.

– Мистер Камбертсон, я хочу выразить вам и миссис Камбертсон свои искренние соболезнования. Меня поразила печальная новость о мисс Мерриторп. Я даже представить себе не могу, насколько вам обоим сейчас, должно быть, трудно.

– Миссис сбежала в дом сестры, и я не знаю, когда она вернется.

Он провел рукой по лицу, поскреб щетину.

– Трудно, – произнес он, словно обдумывая слова виконта. – Да, было трудно.