Семь дней творения

- Об чем разговор! - Легкий хмель только подчеркивал щедрую вальяжность Гордея. - Сделаем. В обиде не останешься, Васильич. Я не коммунхоз, на авось не работаю. И цена по совести. А тебе, как бывшему соседу, так и вовсе скидка. Завтра с утра к тебе своего парня пришлю, а к вечеру сам приду, помогу. Договорились, в общем... Здоровьичко-то как, Васильич?

- Скриплю.

- Кость в тебе крепкая. Вы, Лашковы, все почти до ста набирали. Ты в них заряжен. Тебя еще надолго хватит.

- Где там! Этот десяток доскрипеть бы, и то дело. Бывает, шнурок завяжу, а разогнуться уже мочи нет. Земля к себе тянет. - Неожиданно он перехватил взгляд Гордея, со значением устремленный на Гупака. - Скоро рассчитаюсь.

- Пойду, пожалуй,- взглянув на часы, суетливо заторопился Гупак,- ждут меня.

- Сиди, Львович,- сказал Гусев, но сам встал, чтобы проводить гостя,подождут.

- Нет, нет, нельзя мне дурные примеры пастве своей подавать... Спасибо за угощение.

От внимания Петра Васильевича не ускользнули ни взгляд, которым они при этом обменялись, ни поспешность, с какой Гупак откланивался, ни облегчение хозяина, после того, как тот вышел. Неясное подозрение, возникшее у него в самом начале встречи, окончательно укрепилось в нем: "Договорились, заранее договорились обо всем, старые хрычи!" Он не только не оскорбился их сговором, но даже, в известной мере, был рад этому. Смутная тяга его к Гусеву и таким, как Гусев, становилась с течением времени почти неодолимой. От них - этих людей - исходило еще неясное для него ощущение властной надежности, около которой ему жилось увереннее и яснее. Глядя на них, на их крепкие и твердые рты, можно было с уверенностью сказать, что жизнь на земле никогда не кончится. Они не дадут, не позволят ей кончиться, так наполнение и беспрерывно билась в них деятельность, работа.

- Вот, кто поживет еще,- кивнул Петр Васильевич в сторону двери. - Ни одного седого волоса!

- У него рак, Васильич,- просто, как о чем-то значения особенного не имеющем, сообщил, опускаясь против гостя, Гордей. - Месяца два-три, больше не протянет. Вот такие дела, Васильич.

- Может, обойдется? - сам пугаясь своей неуверенности, вздохнул он. Бывали случаи.

- Нет, не обойдется, Васильич,- еще спокойнее и тверже сказал Гордей. - Я его доктору дом крыл. Никак не обойдется. Да он и сам знает.

- Знает?!

- Знает,- Гордей взглянул ему прямо в глаза, и взглядом этим как бы определил для него всю меру его житейской слепоты.- Вот такие дела, Васильич. Нам бы такой силы. И света тоже.

- Да...

- Чего там темнить, Васильич,- Гордей поднял свой недопитый стакан и потянулся с ним к гостю,- я ведь давно хотел с тобою с глазу на глаз. Пора бы нам поговорить по душам. Жизнь на исход пошла. Нечего делить, все поделено.

- Я что ж, давай. - В нем исподволь вызревало, набирая силу, ответное к Гусеву расположение. - Я никогда глухим не притворялся, сам знаешь.

- Вот это дело! - Одним глотком опорожнив содержимое стакана, он уставился на Петра Васильевича светлыми смеющимися глазами. - Пей, Васильич, время терпит. Будем мы с тобой всякие нынче разговоры разговаривать. Тебе же всей правды никто, кроме меня, не скажет. Побоятся...

Они просидели за столом до глубокой ночи. Говорил больше Гусев, а Петр Васильевич слушал. Впервые, с чужих слов, он увидел свою жизнь со стороны, узнал, какой она выглядела в глазах окружающих. Гордей не щадил в нем ни чести, ни самолюбия. Шаг за шагом, день за днем восстанавливал он в его памяти даже им самим забытые уже события. Перед мысленным взором Петра Васильевича вдруг встала вся судьба целиком, во всей совокупности ее удач и ошибок, будней и праздников. И, подводя итог увиденному, он с испепеляющей душу трезвостью должен был сознаться себе, что век, прожитый им,- прожит попусту, в погоне за жалким и неосязаемым призраком. И тогда Лашков заплакал, заплакал молчаливо и облегченно, и это было единственное, чем он мог ответить сидящему перед ним человеку.

XII

На другой день Гусев привел к Петру Васильевичу высокого, худого, с ранними залысинами парня, откровенно их, гусевской, породы и, легонько подтолкнув его вперед себя, снисходительно отрекомендовал:

- Мой единокровный. Недотепа, правда, но дело знает. В обиде не будешь. Выйдем, Васильич. Пускай осмотрится, прикинет, что к чему. А мы пока покурим.

Они устроились на верхней ступеньке крыльца, гость молча закурил, и Петр Васильевич, преодолевая неловкость, с трудом сложил:

- Цену бы назвал, а то ведь и не расплатишься с тобой до самой смерти.

- Договоримся.

- Посильно не обижу.