Семь дней в искусстве

Психология покупки сложна, если не капризна. Сегало говорит своим клиентам: «Самые дорогие приобретения – те, что заставляют вас больше всего страдать, – и окажутся самыми лучшими». То ли из-за сильной конкуренции, то ли по причине финансовой неопределенности в искусстве есть что-то непреодолимое, с чем трудно совладать. Как любовь, оно разжигает желание. «Назначьте цену, но будьте готовы выйти за ее пределы, – предупреждает Сегало клиентов. – Бывали ситуации, когда я боялся разговаривать с клиентом после покупки, потому что потратил в два раза больше той суммы, которую мы оговаривали».

Я пытаюсь поставить вопрос о взаимосвязи между заработком консультанта и переплатой за произведение искусства. Когда консультанты работают за комиссионные, они не имеют дохода, если не совершают покупок. Когда они работают за гонорар, такого конфликта интересов не возникает. Но пока я подбираю слова, чтобы задать столь деликатный вопрос, Сегало смотрит на часы. Тень тревоги пробегает по его лицу. Он извиняется, встает, оплачивает счет и говорит: «Было очень приятно».

Я сижу, допивая воду и собираясь с мыслями. Увлеченность Сегало заразительна. Мы сидели с ним почти час, и все это время в его голосе звучала абсолютная убежденность. Это талант, так необходимый в его деле. С одной стороны, художественный рынок – это отношения спроса и предложения, а с другой – это область доверия. «Искусство сто́ит лишь столько, сколько кто-то хочет за него заплатить» – формула в действии. Правда, под нее подходит и мошенническое надувательство покупателя, поверившего в каждое слово продавца, по крайней мере в тот момент, когда он его произносит. Аукционный бизнес неотделим от партнерского доверия на всех уровнях – когда картины художника действительно имеют культурное значение, когда сделка не вызывает сомнений, когда финансовая поддержка надежна.

18 часов 35 минут. Входные двери двухэтажного вестибюля «Кристи» без конца вертятся, направляемые непрекращающимся потоком обладателей билетов. Многие дилеры и консультанты уже здесь, ведь вечерние торги – это удобный случай встретиться и раскланяться с «толстыми кошельками». В очереди за номерками в гардероб, а потом за жетонами для подачи заявок люди рассуждают о том, что́ сегодня хорошо пойдет и кто что будет покупать. Каждый что-то знает. Люди понижают голос, произнося название или номер лота, поэтому можно расслышать только вердикт: «Этот, скорее всего, улетит» или: «Эта оценка не пройдет». Пока все рассаживаются по местам, коллекционеры переговариваются: «Удачи» или «До встречи в Майами». Все сияют улыбками.

Собрание интернациональное. Слышится много французской речи с бельгийским, швейцарским и парижским акцентами. Бельгия и Швейцария, наверное, имеют самое большое число коллекционеров современного искусства на душу населения. До Второй мировой войны лидирующее место на мировом арт-рынке занимала Франция. После войны и до начала 1980-х годов аукционной столицей стал Лондон, но сейчас британский город утратил первенство: там покупатели теперь предпочитают делать ставки по телефону. Трудно поверить, что Нью-Йорк был провинциальным аванпостом художественного бизнеса вплоть до конца 1970-х годов. «Кристи» устраивает здесь аукционы только с 1977 года, и вот, по словам одного эксперта «Кристи», «рынок жив – все главные действующие лица в зале».

Я вижу Дэвида Тейгера, известного в конце семидесятых нью-йоркского коллекционера. Он разговаривает с хорошо сохранившейся дамой его возраста.

– Какой период вы собираете? – спрашивает она.

– Сегодняшнее утро, – отвечает он.

– Вы любите искусство молодых художников? – спрашивает она серьезно.

– Его не обязательно любить, я его коллекционирую, – шутит он.

– И… вы сегодня назначили цену?

– Нет. Я прихожу сюда не покупать. Я прихожу вдохнуть аромат – почувствовать, какой запах идет из духовки, – я хочу оценить настрой публики. Это не имеет ничего общего с тем, на что я мог бы потратиться. Я потрачусь на что-нибудь незамеченное и недооцененное».

Тейгер гордится своей независимостью; для него в аукционах слишком много тенденциозности. Он приобрел Энди Уорхола на выставке в галерее «Стейбл» в 1963 году. «Знаете ли вы, сколько я заплатил за него? – спрашивает он. – Семьсот двадцать долларов! А знаете, когда МоМА[5] купил своего первого Уорхола? В восемьдесят втором!» Так с чего бы теперь он решил потратить 10 миллионов долларов на более слабого Уорхола? Это не вяжется с его имиджем человека, любящего рисковать. Он коллекционер иного рода.