Семь фунтов брамсельного ветра

— Да что ты! Мы проводим, это же не трудно, — весело сказала я.

Он посопел.

— Я хотел бы один…

— Почему? — Я даже слегка обиделась. Если он все еще сердится на Лючку, мы-то при чем?

Он посопел опять.

— Вы… наверно, думаете, что я боюсь. А я хочу показать, что нет…

«Ох ты горюшко мое…»

Пашка сказал с упреком:

— Ты, конечно, не боишься. А про нас подумал? Мы-то за тебя боимся. И мы обещали, что проводим до двери.

Томчик подчинился неизбежному (возможно, с тайной радостью). И мы проводили до его двери. Затем Пашка пошел провожать меня, хотя отсюда ему было со мной не по пути. Я не спорила, все равно он не отступит.

Мы свернули в Короткий переулок, где дома были маленькие, а свет — лишь из окон. Прошли шагов двадцать и Пашка вдруг попросил:

— Женя, постой… — странно как-то попросил, по-незнакомому. И я сразу испугалась:

— Пашка, ты… чего?

Он встал передо мной. Почти невидимый, лишь в очках мигнули искристые крохи.

— Женя, я хочу сказать… Нет, подожди… — Он взял меня ладонями за щеки, пригнул мою голову и быстро поцеловал в губы.

Я не удивилась, не возмутилась. Только ослабела.

— Пашка… зачем…

Он сказал строго:

— Потом, наверно, не будет случая. Это на прощанье.

— Ка… кое… прощанье?…

— Послезавтра я уезжаю. Насовсем.

— Пашка, ты что?.. Куда? — Сама не поняла, крикнула я это или еле шепнула.

— Мы все уезжаем. Отца перевели в Сибирь, в Яхтинск.

Я не подумала, а просто почувствовала: вот она расплата за тот «переход границы»…

Потом, когда мы шли к моему дому, я что-то бестолково спрашивала, удивлялась, возмущалась, он что-то объяснял. Но этот разговор у меня не оставался в голове. А застревали всякие глупые мысли. Что Пашка, наверно, не совсем оттер ладони и мама может испугаться: «Почему тебя щеки в крови?» А еще что всю жизнь, вспоминая сегодняшний вечер, я не буду о нем думать: операция «Брамсельный ветер». Навеки это будет: операция «Грусть». Да еще какая! С застрявшими в горле слезами…

Вторая часть Введите пароль

Дискета

1

Дворец отстояли.

Нет, я не хочу сказать, что мы отстояли. Я даже не знаю, состоялась ли во Дворце встреча ППЦ с местными властями. По крайней мере, сообщений про нее никаких не было. И видел ли генерал Петровцев надпись и Пашкину «печать»? Тоже не знаю. Газеты и каналы ТВ будто в рот воды набрали. Конечно, у них и без того хватало тем: то застрелили очередного директора фирмы, то новый оползень в горах Дагестана, то опять катастрофа с самолетом, то землетрясение в Италии, то происки террористов… Но через неделю вдруг в «Новостях» сообщили: «Полномочный представитель центра генерал-лейтенант Петровцев счел нецелесообразным располагать свою резиденцию во Дворце детского творчества. Этот вопрос можно считать закрытым. Дети и работники Дворца могут жить спокойно…»

Можно было радоваться. Ну, я и радовалась. Особенно на глазах у Люки, Стаканчика, Томчика и Лоськи. Но это было внешне. А в глубине души — все по-другому.

В душе была тоска по Пашке.

…Пашка уехал, как и сказал — через день после нашего прощания в Коротком переулке. Провожать себя он запретил. Объяснил: «Зачем вам видеть эту суету, при отъезде всегда кавардак. Бабка еще устроит ругачку, у нее такой характер…»

Утром в день отъезда (было воскресенье) мы собрались у нас, выпили чаю с абрикосовым джемом, шепотом, с оглядкой на дверь, повспоминали недавнее приключение во дворце. Томчику Пашка подарил оловянную фигурку ковбоя на лошади, Лоське записную книжку с забавным кенгуру на обложке, Стаканчику — трехцветную авторучку, Люке карманное зеркальце. А мне он оставил две свои магнитофонные кассеты — с музыкой Вивальди на фоне прибоя и с морскими песнями.

Каждому пожал руку. И мне — как другим. Только смотрел на меня сквозь очки чуть дольше, чем на остальных. И в полголлоса сказал:

— Когда устроимся, я напишу. Или позвоню. Пока… — Махнул еще с порога и застучал по лестнице ботинками. И — всё…

Днем я ничего особенного не чувствовала. После обеда была во Дворце репетиция — «умелые руки» наконец-то приготовили деревянное страшилище для съемок. Внутрь они спрятали пружину. В момент выстрела дергали незаметный шнурок, пружина срабатывала, «Гнев» разлетался на куски. Как от разрывной пули!..

Томчик стрелял, конечно, не по-настоящему — щелкал незаряженным револьвером…

Вечером я была у Лючки, мы писали сочинения на тему: «Мое главное событие в уходящем году». Попробуй-ка не сдай вовремя, Олимпиада раскричится как, как хозяйка, у которой украли любимую курицу… Лючка писала про летнюю поездку к деду. Я не стала откровенничать и придумала историю, будто случайно взяла в библиотеке и прочитала роман Гюго «Собор Парижской Богоматери» и неделю ходила под впечатлением. На самом деле я читала эту книгу гораздо раньше. Но не писать же про скандал в «Отраде» или про операцию «Брамсельный ветер»!..

Реветь я начала только ночью. Хорошо, что Илья опять не ночевал дома. А мама через дверь не слышала моих всхлипов.