Семь фунтов брамсельного ветра

Мама была ей рада – по-настоящему, не из вежливости. Тетя Соня – бодрая, маленькая, горбоносая – усаживалась на кухне, пила чай, вела с мамой беседы. Иногда какие-то “закрытые”, в полголоса (я вежливо исчезала). А порой громкие и откровенные:

– Ну и что мы поедем в эту Хайфу? Или там меньше стреляют, меньше взрывают, чем у нас? Вы мне скажите, да или нет? Или там меньше берут заложников? Это же безобразие стало одинаково по всей Земле!

Насчет тихих бесед я как-то сказала маме:

– Мне кажется иногда, что она уговаривает тебя поехать с ними. Вернее, всех нас.

– Не говори глупости.

– А что? Илья, по крайней мере, вполне сошел бы за еврея: кудлатый, очкастый, нос как у филина…

Мама посмеялась: “А нас с тобой куда?” Потом объяснила, что тетя Соня опасается ехать, заранее тоскует об оставленных родных местах и ей хочется поговорить о сокровенном.

Но иногда тетя Соня говорила о сокровенном и при всех:

– И что Лия нашла в том краю, где она ни разу не была? Ну да, там Боречка, там Мотя и Лева, но они уже именно там , всеми корнями! А мы? Мы даже не знаем языка, на котором там надо говорить! Лучше бы я поехала в Бобруйск, где провела свое детство. Но Бобруйск – это же сейчас больше заграница, чем Израиль! По крайней мере, оттуда нам никто не пришлет приглашение!.. И это город, где я родилась, вы подумайте! Где ходила с братом Борей в школу… Где – вы не поверите – была моя первая любовь…

– Сколько же вам было тогда лет? – улыбнулась мама.

– Девять лет. Да. А ему десять. У него были большущие глаза и растрепанная челка. Тогда в школе не разрешали длинные прически, но даже в его коротенькое челке мне виделась поэтическая кудрявость, как у лорда Байрона… Он был отчаянный футболист. Когда играли на пустыре недалеко от Советской улицы, что выходит прямо к Березине, он весь горел. Носился по траве, облетая встречных игроков как на крыльях. Болельщики всегда стояли на краю пустыря и кричали то наперебой, то хором:

– Лифчик, давай! Лифчик, бей!

– Это что же, имя такое? – слегка удивилась мама.

– Это было прозвище. Вы скажете: почему? Сначала я думала – я знаю почему! Когда он носился с мячом, его ковбойка распахивалась во всю ширину, а под ней синел лифчик с большими пуговицами. Тогда такие лифчики носили все дети. Колготок не было, мальчики и девочки надевали длинные чулочки и пристегивали их к лифчикам резинками. Это сейчас попробуй на моего Мишу надеть такой наряд, он перевернет своим криком дом, а в те годы это было обыкновенное дело, но лифчик этого футболиста был не белый, не голубенький, как обычно, а ярко-синий с белыми горошинами. И с белыми большущими пуговицами впереди. Я бы сказала, он как бы нарочно всем бросался в глаза, чтобы все только и смотрели на этого отчаянного мальчика с мячом… А он и правда был отчаянный. Я и сейчас помню… Мчится, глаза горят, лямки слетели, чулки отцепились и съехали, коленки в крови, клетчатая рубашка порвана… И отовсюду крик:

– Лифчик, жми! Лифчик, бей!.. Ура!!

Тетя Соня, вдохновившись, вскрикнула это ура во весь голос. Потом, смутившись, примолкла.

– Вы, значит, тоже были там? И кричали? – улыбнулась мама.

– О-о… я в том сентябре не пропускала ни одной игры. Конечно, Лифчик не обращал на меня внимания. Он тогда начал учиться уже в четвертом классе, а я только в третьем, но я тайно обмирала о нем. Как принцесса о прекрасном рыцаре. И осторожно расспрашивала о Лифчике брата Борю, который учился с ним в одном классе. Боря был рослый, большой, а Лифчик невысокий, тоненький, но они были приятели. И от Бори я узнала, что настоящее прозвище этого мальчика не Лифчик, а Ливчик, с буквой “вэ” в середине. Дело было, оказывается не в синем горошистом лифчике, а в фамилии. Фамилия его была Ли-в-шиц. Понимаете, да? Наша, и значит, Борина Лифшиц, с буквой “эф”, а его с “вэ”. И он всегда отчаянно требовал, чтобы их не путали, даже спорил с учителями. И так этим всех допек, что и стал в классе называться Ливчиком… ЛиВчик… И что здесь особенного? Это вполне могло быть уменьшительным именем от большого “Ливий”. Между прочим, Тимура в фильме, который я в детстве очень любила, играл мальчик Ливий Щипачов, потом он стал художником…

– А как его звали по-настоящему? – спросила мама. – Вы так и не узнали?

– Ну как я могла не узнать, когда его бабушка приходила каждый вечер на край пустыря и кричала, перебивая болельщиков:

“Фима, иди уже домой, я тебе сказала! Иди, бо я не знаю, что я с тобой сейчас сделаю! Мама и папа уже пришли, пора ужинать! Фима! Иди или я… Фима, я тебя отшлепаю!

Она это так забавно изобразила, будто сама была Фиминой бабушкой. Мы с мамой расхохотались. И вспомнили, конечно, как тетя Соня тем же тоном укрощает внука Мишеньку. Она тоже посмеялась с нами.