Семь футов под килем

Лёшка очнулся от волшебного видения.

Зелёный городок исчез за элеватором. Тёмное небо, тёмные берега, тёмная Эльба.

Стало до жути одиноко. И как совсем ещё недавно Лёшка бежал от всех, так сейчас он бросился к людям. На одном дыхании взобрался по наружным трапам наверх и задержался у радиорубки. Двери были настежь открыты. Николаев убирал в стол пишущую машинку.

— Видели? — взволнованно спросил Лёшка. — Здорово! Кто это?

Выслушав объяснение, Лёшка повторил с чувством:

— Здорово! — Но тут же сник и произнёс опечаленно: — В Гамбурге, наверное, всё очень здорово.

— Увидишь завтра.

Лёшка помотал головой.

— Не пускают меня! — с отчаянием сказал он. — На стояночную вахту с утра боцман назначил. — Он жалостливо и моляще взглянул на Николаева. Полные губы обидчиво задрожали. — Разве он имеет право? Паша говорит, что практикантов в загранпортах к трапу не ставят.

Так это или нет, Николаев не знал. Он слабо разбирался в трудовом законодательстве и в том, какую и кому можно давать работу. Работа есть работа. Надо — значит, надо. Если в море или на берегу каждый вздумает перекладывать свою ношу на чужие плечи, далеко не уплыть, не уехать.

— Ты поменьше своего Пашу слушай.

— Я не слушаю, дядя Вася. Но — Гамбург!

«Ничего не случится, если через сутки в Гамбург сходишь, — подумал Николаев. — Не убежит! Впрочем, суда здесь обрабатывают быстро…»

— Хорошо, потолкую с боцманом, — неопределённо пообещал Николаев, недовольный и крестником и самим собой.

Надо было прямо сказать, что и как, но трудно отказать Лёше, да ещё сегодня.

— Вы тоже пойдёте в Гамбург? — повеселел Лёшка.

— Нет.

— Почему? — искренне удивился Лёшка.

— Дело есть, — сухо ответил Николаев.

В Лёшкиной душе зашевелилось сомнение: верно ли он поступил, обратившись за заступничеством? Но желание посмотреть Гамбург пересилило.

— Дядя Вася, а что там самое интересное?

Николаев искоса взглянул на Лёшку: «Мальчишка ещё совсем и сирота…»

— Много чего интересного, за день всего не увидеть.

— Жаль…

— Матрос — не турист.

«Палубной команде приготовиться к швартовке!» — загремело судовое радио.

— Пора сворачивать музыку. — Николаев стал выключать аппаратуру. Во всех портах мира выход в эфир категорически запрещён, можно только слушать и принимать, а принимать сегодня уже нечего.

«Палубной команде приготовиться к швартовке».

— Я пойду, — спохватился Лёшка и побежал вниз, но на полдороге остановился: боцман же велел отдыхать.

Вся палубная команда участвует в швартовочной операции. Даже штурманы рукавицы надевают. Нашлось бы и Лёшке где силы приложить. Просто пожалел его боцман: отправил отдыхать перед вахтой…

«Нехорошо получилось», — с поздним раскаянием подумал Лёшка. Зачем он сказал о Гамбурге? В столовой и теперь дяде Васе. Конечно, боцман начальнику судовой радиостанции не откажет, но…

А может, Паша и прав? Не полагается… И рейс только-только начался, навахтится ещё Лёшка и за себя и за других, а в Гамбурге посчастливится ли ещё раз побывать, загадать трудно.

«Как решат, так и…» — успокоил себя Лёшка и отправился в каюту.

Заснул он не скоро: ворочался, вздыхал, мысленно перечитывал мамину радиограмму. И когда, наконец, уснул, привиделся ему во сне не Баухор-Ведель, не таинственно-заманчивый Гамбург, а белый папин пароход.

В ГАМБУРГЕ

Практиканты наряжались в город, когда вахтенный передал им вызов боцмана.

— Обоих? — переспросил Паша и умчался первым.

Лёшка провозился с галстуком. Придя почти следом, он застал уже конец разговора.

— Вот так, Кузовкин, — официально и назидательно сказал Зозуля. — Слово моё твёрдо.

— Но, товарищ боцман, — заканючил Паша, — я же не успею!

— Успеешь. Такую бородёнку и без лезвия снять ничего не стоит. Цыплячий пух.

Паша с Ленинграда не брился, отращивал шкиперскую бородку.

— Но борода же — личное дело! — в отчаянии выкрикнул Паша.

Зозуля многозначительно крякнул, подумал немного и уверенно заявил:

— Вообще-то, конечно. Но в частности — не совсем. Каждый матрос есть лицо экипажа. Ты на берегу не какой-то там вольный бродяга, а советский человек, представитель коллектива, нашего коллектива, Паша. И позорить себя мы не дозволим. Ясно?

— Но, товарищ боцман…

— Вот что, — рассердился Зозуля. — Или остаёшься на борту с бородой и «но», или в полном порядке увольняешься в Гамбург. Всё.

Паша, не препираясь больше, ушёл. Зозуля проводил его хмурым взглядом и обратился к Лёшке:

— Теперь с тобой, Смирнов. Как пишут в газетах — «идя навстречу»… В общем, заступаешь с ноля. День свободный, разрешаю увольнение.

— Спасибо! — порывисто поблагодарил Лёшка.

— Благодарности для других придержи, — недружелюбно сказал Зозуля, и Лёшка покраснел.

За завтраком он успокоился и ликовал, что всё так удачно кончилось. Спросил Федоровского:

— В Гамбург идёшь?

Тот странно взглянул на него и усмехнулся:

— Кто бы спрашивал…

Лёшке сделалось жарко… Значит, вместо него Федоровского на вахту назначили… Кое-как покончив с едой, Лёшка пошёл к боцману, потупившись, заявил:

— Я не пойду в город.

— Твоя воля, — равнодушно согласился Зозуля. Он, видимо, не понял Лёшку.

— Пускай Федоровский идёт. Не хочу, чтобы он за меня…