Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история

В Ялте состояние здоровья Рузвельта резко ухудшилось. Одно заседание отменили, поскольку американскому президенту пришлось остаться в постели. Сталин в сопровождении Молотова и Громыко нанес ему визит. Американский президент был рад гостям, но после обмена несколькими банальными фразами о красотах Крыма у Рузвельта, по словам Громыко, сделался «какой-то отрешенный взгляд»: «Он как будто всех нас видел и в то же время смотрел куда-то вдаль. Вышли из его комнаты… Сталин… обронил: “Ну скажите, чем этот человек хуже других, зачем природа его наказала?”» «Откровенно говоря… — добавляет Громыко, — Сталин симпатизировал Рузвельту как человеку, и он ясно давал это нам понять, рассуждая о болезни президента».

В Потсдаме, о котором речь пойдет ниже (см. раздел «Потсдам: атомная бомба открывает новую эру»), стоило ожидать обстановки триумфа. Но в первые же дни, когда еще присутствовал Черчилль (затем, проиграв на выборах, он уступил место Эттли), атмосфера была протокольная и разногласия возникали буквально по каждому вопросу. По мнению Сталина, Трумэн (Рузвельт к этому времени умер) приехал для того, чтобы сделать минимальные уступки по репарациям и вовлечь Германию в западную систему. Трумэн специально оттянул дату встречи, желая опереться на успех атомных испытаний, запланированных в июле. Он считал, что Рузвельт слишком много уступил в Ялте. Сталин вынужден был поступить точно так же, т. е. много уступить в вопросе репараций. Правда, в обмен он добился согласия на границу по Одеру-Нейсе.

«Англичане и американцы хотят нас взять за горло, — сказал Сталин. — Но ничего, мы прошли через это в годы гражданской войны и иностранной интервенции, пройдем и сейчас»^{344}.

Проблема состава польского правительства в очередной раз стала предметом жарких споров. Болеслав Берут представил делегацию Люблинского комитета, и три державы выразили удовлетворение по поводу того, что вместо лондонского правительства в изгнании, «которое больше не существует», будет учреждено и признано новое правительство Польши. Миколайчик, представлявший лондонское польское правительство, по мнению Громыко, не оправдал доверия народа.

С точки зрения Черчилля

По очень большому количеству вопросов взгляд Черчилля на развитие и цели этих двухсторонних и трехсторонних встреч совпадал со взглядом советской стороны. Точки соприкосновения, как, впрочем, подозрения и упомянутые выше конфликтные зоны, были теми же, но аргументация — совершенно иной.

Самый наглядный пример — решение об открытии второго фронта, а затем выбор места и времени его открытия.

Черчилль подтверждает (как в своих мемуарах, написанных позже, так и в речах, произнесенных ранее перед близкими соратниками, когда ветер начиная с зимы 1942–1943 гг. подул в советские паруса), что преследовал цель остановить лавину наступления советской армии. Произведя высадку на юге Европы, союзники отрезали бы советским силам путь на запад и, вполне возможно, вошли бы в Берлин первыми. Дать Советскому Союзу ослабить немцев и ослабеть самому, прежде чем вмешаться, также входило в его планы^{345}.

С другой стороны, его глобальное неприятие фронтальной десантной операции в Западной Европе — которой так желали русские — объяснялось совокупностью других причин.

Прежде всего, Черчилль не забыл, что с 1939 по 1942 г. его страна знала одни поражения: эвакуация солдат на судах из Дюнкерка, Греции и с Крита, падение Сингапура, потеря Тобрука, несмотря на количественное превосходство в боеприпасах и людях, неудачная высадка в Дьеппе через неделю после его встречи со Сталиным в августе 1942 г. Он хотел избежать новых потерь. Неуверенность в способности собственных войск победить Германию объясняет и его упорный отказ проводить десантную операцию, и его попытки, по крайней мере, не делать ее фронтальной, и предпочтение стратегии боев на периферии, с гораздо меньшим риском. В придачу он выбрал войну в воздухе, целенаправленное уничтожение немецкой промышленности и даже городов — апогеем этой стратегии, рассматриваемой как ответ на «ковентрирование», стал масштабный налет 1 046 британских самолетов на Кёльн в ноябре 1942 г.

Когда в августе 1942 г. Сталин назвал англичан «трусами», Черчилль не стал спорить, не возразил, что англичане сражались в одиночку в час заключения советско-германского пакта и после капитуляции Франции. Об этом он уже напоминал Майскому. Черчилль предпочел убедить Идена, что из-за невозможности высадки у англичан есть только один способ успокоить Сталина: обязательство не пересматривать польские границы на востоке — в чем он уже заверил Советский Союз, подписывая с Молотовым пакт о дружбе на двадцать лет между Великобританией и СССР, включавший в себя обещание не подписывать сепаратный мир (26 мая 1942 г.).