Семь я (СИ)

Первый поэт. Я всю жизнь был порядочным человеком, преподавал в начальной школе теорию относительности. Я и не задумывался о том, чтобы писать стихи! Но однажды мои ученики были пойманы с поличным в туалете с сигаретами во рту. На вопросы: "Что вы здесь делаете?" они нагло ответили: "Мы стихи писали!" После этого, чтобы получше понять их, я начал изредка пописывать стихи:

О Родина наша родная!

Синь синяя синих небес,

Гусей журавлиная стая,

Лесистый загадочный лес

Мне дороги... Лишь для тебя

Скажу сейчас, сердцем скрипя--

В Париже я не был ни разу,

Люблю же Россию... заразу!

За это мне был объявлен выговор. Я с горя стал писать запоем. Например, для учителя литературы я переписал "Евгения Онегина" в доступной для детей форме:

Онегин был нехилый мэн ваще-то:

В натуре бочку он на слуг катил,

С Татьяной обломился перед светом,

Прощелкал клювом милость воротил!

В конце концов меня вынудили уволиться по собственном желанию. Теперь я стал законченным поэтом и пишу по расписанию по 8 стихотворений в день. Меня никто не понимает. Я духовно голодаю, помогите, кто чем может! (Несколько человек поднимаются с мест и кладут ему в папку свои рукописи).

Поднимается второй поэт -- пожилой человек лет 20-ти с длинными волосами.

Второй поэт. Меня зовут Семен, и я -- поэт. Мои родители всегда верили, что из меня выйдет толк. Толк весь вышел, осталась одна бестолковщина. В детстве я не имел тяги к поэзии, пока не попал в дурную компанию. Мои дружки часто убегали со мной из школы и в чужих подъездах тайком сочиняли стихи. Постепенно зависимость становилась всё сильнее, и к 18 годам я стал писать своим, неповторимым способом:

Я--словознатец. Слов я знаю кучу,

Каких никто доселева не знал.

Уж небосвод давно заснеготучил,

Небокопченьем занялся вокзал.

Смеркнулся небосвод. И листопадить

Уж начали немые дерева...

Какая это, право слово, радость--

Незнаемые создавать слова!

После того как меня выгнали из школы, я не стал учиться дальше. Меня никто не принимает на работу. Близкие отвернулись от меня. Прошу вашей помощи.

(Идет к выходу из зала. Навстречу ему выходит несколько человек в черных костюмах, ботинках, шляпах и очках--это критики--и под руки уводят его за собой).

Встаёт молодая поэтесса с плохо припудренными следами глубокой мысли на лице.

Поэтесса. Меня зовут Ксения, и я -- поэт. Я родилась в маленьком городке, там порядочной девушке, кроме как замуж, и выйти-то некуда! Поэтому я начала писать в глубокой молодости, когда была на седьмом месяце от счастья. Вот эти стихи я посвятила своему девятнадцатому жениху:

С тобою я не обвенчана,

Но душу твою я вижу.

Ты меня сделал женщиной,

Как я тебя ненавижу.

Ты подарил мне дочку--

Всей жизни моей сокровище--

И умчался, поставив точку.

Какое же ты чудовище!

Народ безмолвствует.

Поэтесса. Критики-нолики! Почему вы все молчите?

Критик в штатском. Я говорю только то, что думаю. Поэтому я молчу.

Поэтесса. Если мне нечего сказать, это еще не значит, что я буду молчать. Хорошо подвешенный язык всегда чешется!

Критик. Вы подумайте, что вы говорите!

Поэтесса. И подумать страшно!

(Храбро задумывается. Зал замолкает.)

Поднимается юноша в куртке и джинсах.

Юноша. Меня зовут Велимир, но я--не поэт. Я -- читатель.

(Зал восторженно ревет. Анонимные поэты вскакивают с мест и несутся к читателю, протягивая ему свои рукописи. Раздаются возгласы поэтов: "Дайте автограф!")

Восторженная девушка. Вы правда никогда не писали?

Юноша. Честное слово!