Семь клинков во мраке

– Потому что Революция неподкупна! – заорала Третта, сама того не осознавая. – Революция выжгла путы распущенного Империума и скверну его магии, стала цветущим деревом, выросшим на гнилом болоте его общества. Под руководством Великого Генерала мы сделали этот мир безопаснее для чистых и неиспорченных, которые больше никогда не станут рабами магов! Наша нация выкована правдой, наши клятвы – огнем, наши машины и наша связь – железом! Несокрушимые! Незыблемые! Кэврик об этом знал.

Третта властно уставилась на Сэл сверху вниз.

– Поэтому он и стремился тебя остановить.

Пленница молча смотрела в ответ. Третта с болезненной гордостью заметила на лице Сэл негодование, пусть мимолетное. И она наконец заговорила, медленно, ядовито:

– Какая, однако, речь. Сколько раз командир тебя лупил, пока ты не запомнила ее наизусть?

– От тебя смердит завистью, – не повелась Третта. – Скитальцы – выходцы из Империума, ты воочию видела разложение, которое породило Революцию, и преступила даже столь шаткие клятвы в погоне за наживой и насилием просто потому, что так захотела.

– А еще ради моды. – Сэл закатала рукава рубахи, обнажая птиц и пляшущие грозовые тучи на коже. – Но, по крайней мере, если кому-то вздумается меня убить, я буду готова.

Третта сощурилась.

– Революция хранит своих…

– Ага, это все очень мило, – отмахнулась Сэл, зевая. – Вы, ноли, сплотились в прекрасную нацию, которая служит вам всем. Но с магией или без, мы все по-прежнему люди. У парня не встанет на патриотизм. Гордость нации не согреет девицу по ночам.

– Но такого не может случиться, – произнесла Третта, остро ощутив дрожь в своем голосе. – Не с нами. С кем угодно, кроме нас.

– Ага…

Взгляд Сэл стал пустым, она смотрела на свои ладони. Провела пальцем по татуировке.

– Вот как все должно быть, да?

Молчание пленницы не осталось незамеченным – хотя бы потому, что Третта впервые за всю их беседу испытала не ярость и раздражение, а напряженное любопытство, которое заставило ее подвинуть стул обратно и сесть за стол.

– Он тебя знал. Небесник.

– Как я и сказала, верно? – отозвалась Сэл, не поднимая головы.

– Сие подразумевает определенную искренность, что, в свою очередь, подразумевает, что в тебе еще есть укромный уголок, не заполненный дерьмом, где и обретается эта самая искренность. И ты всего лишь намекнула. – Третта подалась ближе, задумчиво сцепила руки. – Раз у тебя есть список и причина преследовать Заговорщиков, ты наверняка с ними знакома. Но причиной может быть что угодно – оскорбление, неоплаченный долг или что там еще, из-за чего скитальцы друг друга убивают.

– На твой выбор. Они – тот еще букет мудаков. – Сэл, помолчав, прикинула. – Мудацкий букет, если угодно.

Женщина-скиталец, зевая, забросила ноги на стол и заложила закованные в кандалы руки за голову. Изобразила полнейшую скуку – с той же легкостью, с какой набросила бы на плечи плащ. Однако Третта допрашивала множество пленников. Она повидала достаточно этих «плащей», чтобы знать, где поизносились швы.

Сэл выдало лицо. Стиснутые зубы. Поза – слишком неловкая, напряженная, неестественная. И глаза, пусть лениво прикрытые, следили чуть внимательнее, словно изучая, купилась ли Третта.

Третта поджала губы.

– Назови свою любимую оперу? – спросила она.

И, к ее удовольствию, на лице Сэл прорезалось удивление.

– А?

– Первое время моей любимой была «Две пассии юноши», – продолжила Третта. – Имперская опера, формально запрещенная в Уэйлессе. Тем не менее всем будущим офицерам положено ее изучать, чтобы лучше понять вероломных имперцев. Эта опера о войне, как ты знаешь. Великий Генерал считает, что она помогает постичь, как думает враг.

– Тогда у вашего Генерала дерьмовые идеи, и вкус тоже дерьмовый. «Две пассии» – опера для детей.

– С одной фразой я соглашусь, а за другую, если ты повторишь ее, изобью тебя до полусмерти. – Третта откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. – Да, «Две пассии» повествуют о том, как ребенок видит войну. Я поняла это, как только прочитала все строфы о глазах. Их там прилично – об ужасе в глазах людей, уходящих на битву, навстречу судьбе. И снова, и снова.

– В Катаме обожают лирику.

– Именно. Эти строки написаны, дабы укрепить веру испорченных гедонистов Империума, подтвердить, что война – всего лишь долгая, пространная драма, чтобы им не приходилось ворочаться ночами, думая о том, в какой ад они отправляют своих солдат. – Третта машинально подтянула перчатку. – Во время своей первой битвы я не запомнила ничьих глаз. У всех нас они были остекленевшие, как линзы в очках.

Она сжала кулак. Перчатка затрещала по швам.

– Что я помню, – произнесла она, – так это улыбки.

Вот оно. Не заметишь, если не ждешь. Пусть на лице Сэл вновь отражалась скука, правая сторона напряглась. Та, что со шрамом.

– Их я помню. Мужчин и женщин, бредущих сквозь грязь и трупы. С такими же пустыми глазами – и широкими улыбками, хотя другие вокруг них кричали, задыхались в талом снегу. Словно они были рождены быть там, словно они рождены для насилия. – Третта смерила Сэл холодным взглядом. – Как Креш Буря.