Семь корон зверя

А Ритке новенькая понравилась. Так уж получилось, что не сложилось у Риты в семье с подружкой. Татка и Лерка ходили парой, интересы и беседы у них были мирные и скучные. Ритки обе даже будто боязливо сторонились. Или, вернее, делали вид, мол, им, домашним и уютным, неловко рядом с остриженным коротко ниндзей-черепашкой, пусть и женского пола. С Иреной отношения и вовсе стали напряженно-официальные, но в рамках семейных приличий. Да и как могло быть иначе, если ее Мишка мадам терпеть не мог, а сторону мужа Рита принимала раз и навсегда безоговорочно. И может, именно оттого, что были они одна сатана, Лера и Тата при Ритке языки особенно не распускали, напрягались, будто свободного воздуха им не хватало. А с появлением у хозяина подружки, к тому же такой милой и славной на вид, а уж для Ритки это признание дорогого стоило, ситуация резко менялась. С девушкой Яна они могли бы быть на равных, а если и Ритка ей приглянулась бы, то, глядишь, они бы и сдружились. Мишка, конечно, слов нет, не парень, а чистое золото, но иногда хочется по-бабьи душу отвести, а не с кем. Опять же ее «архангел» неустанно в полетах, а институт, хоть и медицинский, все время не займет, на то и с детства отличная память, и новая вамповская выносливость. Работа же случается не так уж часто, что даже обидно и умаляет Риткины таланты. Так что новенькая была очень кстати, и Ритке до ужаса захотелось, чтобы та осталась в общине. Коротать бесконечность с подругой куда как веселей. Мысль кощунственная и нелепая, что девушка может жить в семье, не пройдя при этом «посвящения», даже не посетила Риткину голову.

Зато мысль эта, вернее факт, ни на секунду после прибытия в большой дом с вокзала не покидала Фому. Когда хозяин устроил по приезде измученную девушку в собственной спальне, как в самом неприкосновенном месте дома, они с «апостолом» сошлись в малой гостиной. Тогда хозяин и обнародовал вердикт. Что Машенька будет жить в доме, так он решил и сделает все от него, хозяина, зависящее, чтобы его любимая этот дом никогда не захотела покинуть. Что ни о каком вступлении ее в общину и речи идти не может, он, хозяин, ни за что подобного святотатства не допустит. Что Машенька ни в коем случае не должна иметь даже тени представления о том, кто они все такие по существу, иначе будет кисло и худо. И его, Фомы, главная задача отныне следить за неукоснительным исполнением сего постановления.

Как и под каким соусом преподнести родичам горькую пилюлю, а точнее сказать, оглушительную оплеуху, Фома до конца не решил. Новая девушка, любовница она хозяина или пусть даже обожаемая жена, еще полбеды. В принципе только и нужно, что усмирить и задобрить Ирену. И Маша эта сама по себе милый человечек, и ужиться с ней будет несложно. К тому же явно умненькая и из одних с Фомой пенатов, хотя и с враждебного химикам факультета, но это должно сблизить в конечном итоге еще сильнее. Вот тебе, дедушка, и свободные уши, готовые внимать «апостольским» умствованиям, и не бездумно, а с пониманием. Приятная беседа в приятной компании, а возможно, что и паритетный диалог. Но вердикт?

Разве мыслимо сообщить семье, что все они вместе и каждый по отдельности уроды и полное дерьмо, и их нынешнее существование, коим они так гордятся, мерзость и недостойная гадость? А именно так и следовало понимать хозяйское установление. Словно нечто позорное и отвратительное – скрывать подлинную свою природу, и от кого, от обычного человека, презренной «коровы», низкой ночной их добычи, которую сам же отец их апологет Ян Владиславович учил презирать и не жалеть. И, видит Бог, никто из них и не жалел, считал недостойным себя жалеть. И были они семьей и выше всех сущих, вечные и не боящиеся греха, а презирающие его. Даже из тайны своего бытия сотворили предмет гордости и возвышения над миром, не заслуживавшим того, чтобы узнать об их существовании. И что же? Оказывается, вступление в их узкий круг отныне не неслыханная честь и сверхъестественное провидение, а грязное святотатство? Впрочем, собственно сам «апостол» был полностью согласен с этим неутешительным выводом, более того, про себя давно его сделал. Но за великие сокровища и цена должна быть непомерна. Если за бессмертие надо заплатить добровольным заключением в яму, полную падали, упасть ниже самого себя, то разве он не готов? Но вот остальные... Как сказать «архангелу», что сверкающий меч в его руке лишь зловонное чертово помело? Как намекнуть охотнику, что он не бесстрашный ночной кормилец семьи, ловкий и самоотверженный, а отброс и отверженный, грязный убийца, шакал, таскающий в логово пьяных, распутных командированных и бомжей, и сам хуже и отвратнее их всех? Как объяснить «хозяюшкам», что лучше и достойнее им стелить постели бандершам в борделях, чем подстригать лужайки возле их проклятого всеми богами на свете дома? И что все они, до одного, включая и самого искусителя хозяина, в этом своем страшном существовании виновны?