Семь корон зверя

Напрасно Ирена объясняла, сколь мучителен и болезнен переход в вампирское состояние, что потребуется многодневный уход и лекарства, а если не принимать обезболивающее и снотворное, то ломка полковника ожидает такая, что мучения выходящих из штопора наркоманов покажутся ему отдыхом праведников в райских кущах. Принимать же подобные препараты в больших количествах будет Курятникову никак нельзя, ибо голова его должна оставаться ясной, а речь разумной по содержанию и внятной по существу. И все это несмотря еще и на высокую температуру и лихорадку почище малярийной! Конечно, он скажет, что есть анальгин и аспирин, даже и с витамином С, но сбить ртутный столбик пригоршней жаропонижающих пилюль с сорока до жалких тридцати восьми с половиной – утешение малое и работоспособности не прибавляет. Ждать же по меньшей мере неделю, пока полностью осуществится перестройка, они никак не могут. Очень сильно поджимает время. К тому же с хозяином ему предстоит встреча уже в ближайшие дни, а уж кто-кто, но Ян, старый, мудрый лис, мгновенно заподозрит неладное, если встречу вдруг перенести. Показаться же в переходном состоянии Балашинскому на глаза смерти подобно. Он десятки раз наблюдал процесс превращения, и обмануть его будет вряд ли возможно.

В конце концов, после долгих препирательств и взаимных клятв и уверений, достигли пусть и сомнительного, но все же компромисса. Аполлинарий Игнатьевич пойдет на встречу еще вполне человеком и первые нужные действия тоже произведет в этом качестве. Но далее Ирена осуществит обещанную процедуру или пусть пеняет на себя. За него может не беспокоиться – он, полковник Курятников, бывал и не в таких переделках. Приходилось и с пулей в боку бегать за вооруженной шпаной, и с пробитым легким, болтаясь тряпичной куклой на полу чахлого «газика», мчаться в погоне за налетчиками. Ирена в ответ промолчала, пребывая в скептических сомнениях. Пуля – это одно, хотя тоже, само собой, не сахар, но вампирская ломка – это совсем-совсем другое, ей ли не знать. Ну да Бог с ним, с дураком, хочется изображать Мальчиша-Кибальчиша – пожалуйста, мадам ему спуску не даст. Понадобится, так Курятников у нее и мертвый встанет.

Встреча с Балашинским в офисе у мадам прошла на высоте. Аполлинарий Игнатьевич не ударил в грязь лицом. Мужественно и чуть высокомерно жал руку, много и вдумчиво молчал, скупо, словно стыдясь себя самого, обсудил с Яном Владиславовичем гонорар. С планом конторы в общем Курятников был согласен, но, имея в виду и собственные перспективы, все же внес одно существенное дополнение:

– Но непременно одно условие. Тот человек, который впустит ваших петрушек внутрь хранилища, ни в коем случае не должен остаться в живых. Подкупать его бессмысленно и рискованно лично для меня, поэтому придется использовать легенду. А легенда моя продержится вплоть до той минуты, когда этому человеку станет известна правда: не было никакой секретной операции, а лишь подстава с моей стороны и...

– Можете не продолжать, – перебил Балашинский полковника, – я все понял. Ваш человек – наша забота. Уж поверьте, он даже не узнает, что был за болвана в нашей игре. Но для этого вам придется назвать мне его имя и координаты.

– Хотелось бы, чтобы эта услуга не была включена в стоимость. Я немного представляю себе расценки вашего учреждения, – сухо, но и застенчиво произнес Курятников. Плевать он хотел на условия, но игра есть игра, как и его роль в ней.

– Разумеется. Считайте это дополнительной премией с нашей стороны. Так сказать, выражением дружеских чувств с надеждой на будущие отношения.

«Еще бы, – подумалось Курятникову, – такой волчина, как ты, и в писсуар задаром сходить не допустит. Будущие отношения. Ага! Потом с меня же три шкуры и сдерешь. Только шиш тебе на этот раз!» Аполлинарий Игнатьевич позлорадствовал про себя, вспомнив их с Иреной освободительный план, но никак своих отношений к хозяину не выдал.

Через три дня переговоры с нужным человеком Курятников успешно завершил, навешав тому на уши развесистой клюквы, и операцию можно было назначать. Нужный человек, зная о безупречной репутации полковника, поверил Курятникову сразу и безоговорочно и дал склонить себя к сотрудничеству. Он тоже был в душе настоящий мент.