Семь корон зверя

Балашинскому оставалось главное – закончить обработку фигурантов. Крысеныши за последние дни к сидению в бункере потихоньку привыкли и начали даже огрызаться на своих стражников. Малахольного Витька и угрюмого Лешку хозяин трогать не велел, пусть себе тявкают. Но Тенгиза приказал больно и сурово карать за любое нарушение тишины и дисциплины. Что Рите и Сашку приходилось исполнять достаточно часто. Полуабхаз-полумингрел, строптивый уроженец города Сухуми так и лез на рожон. Оскорблял грязно и гнусно Сашка, в котором сразу же распознал лицо нетрадиционной ориентации. Грозил Ритке будущей расправой с уголовно-наказуемыми сексуальными извращениями. Швырял миски с едой о бетонные стены бункера, демонстративно мочился на пол. За что и бывал бит как последняя собака. Но униматься не желал. Само собой как бы выходило, что именно Тенгиз напрашивался на неприятности.

Когда пришла пора играть интермедию устрашения, Тенгиз уже успел достать своих надзирателей до самых печенок, а наглые щенки-напарники достаточно пришли в расслабление от собственной неприкосновенности.

И в один прекрасный вечер хозяин самолично в окружении свиты спустился в бункер. В эскорте следовали трое: Рита, Сашок и, конечно, «архангел». Постояльцев пинками заставили встать с пола и выстроиться вдоль стены. После чего Ян Владиславович принялся было излагать, чего, собственно, он хочет от своих подневольных гостей. Но долго говорить ему не пришлось. Тенгиз взорвался. С криком «Сука, порву! Сэрдце тэбэ вырву и съэм!» – бросился он к хозяину. Перед Балашинским в мгновение ока возникло его перекошенное злобным торжеством лицо, слюна брызгала из оскаленного в судороге рта, запах потного козла, сжатые волосатые кулаки. Все это тут же напомнило Яну другое лицо, множество других, давних лиц, и первобытное звериное неистовство вырвалось из глубин его памяти на волю. Ничего не пришлось изображать, он даже плохо помнил потом, что именно он творил с жестким и грубым, а потом противно мягким телом своего случайного обидчика.

После расправы, когда схлынула умопомрачительная ярость, Ян успокоился как-то сразу, огляделся по сторонам. В бункере к этому моменту свободно можно было снимать высокобюджетный фильм ужасов. Хоть пятого «Чужого», хоть усовершенствованного технологиями, новейшего «Фредди Крюгера». По всему полу в изящнейшем беспорядке, то тут, то там, в лужицах и озерцах крови были непринужденно разбросаны элементы человеческого тела, как то: вырванные с мозгами глазные яблоки, нижняя челюсть с куском языка, кишки с кашеобразного вида требухой, разломанные части грудной клетки. Оторванная напрочь черепная коробка, которую уже никак невозможно было назвать головой, отдыхала в углу, художественно прикрытая от яркого света оторванной же, в лохмотьях кожи, левой рукой. Натюрморт, без ложной скромности, сделал бы честь лучшему голливудскому постановщику убойных спецэффектов. В самом дальнем от Балашинского углу скулили лежа, скорчившись и накрыв головы грязными фуфайками, две трясущиеся человекоподобные фигуры, тоже изрядно изгаженные кровью. А эскорт как был позади у двери в бункер, так и остался стоять, с деланным равнодушием занятый насущными проблемами. «Архангел» в брезгливой задумчивости смотрел на заляпанную кровью штанину брюк, то поднимая, то опуская оную над ботинком. Сашок, вляпавшийся нечаянно кроссовкой во что-то, бывшее ранее Тенгизом, тер подошву боком о стену бункера и недовольно сопел. Рита помогала ему, поддерживая под локоть для равновесия. Однако пора было приводить в чувство оставшихся фигурантов и перво-наперво перевести их в иное помещение, чтобы, не дай-то Бог, не спятили от избытка впечатлений.

Уцелевшую парочку к сотрудничеству склонять не потребовалось, напротив, пришлось успокаивать ребят, пребывавших в состоянии полубредового рвения. «Дяденьки, не надо! Все, что хотите, только не надо!» – подвывали бывшие отважные стрелки, для убедительности делая неловкие попытки ползания на коленях. «Архангелу» временно пришлось разместить их в подвальной лаборатории, что отнюдь не вызвало удовольствия у Фомы. Как же! И оборудование дорогостоящее, и реактивы, и клетки с любезными его сердцу мышками! Фома тут же прочел незваным квартирантам небольшую проповедь о непредсказуемых и наказуемых контактах их праздных рук с тонким лабораторным оборудованием. И хотя его очкастый и маловнушительный вид вряд ли мог нагнать хоть на кого-нибудь страх, оба фигуранта слезливо и покорно поклялись и близко не подходить к самой маленькой пробирке, черт ее знает, что там в ней налито. А Витек и вовсе добровольно вызвался кормить лабораторных мышей.

Несколько дней ребят еще пришлось натаскивать, вразумлять и заставлять снова и снова повторять порядок требующихся от них действий. Пока наконец Ян не решил, что он ими доволен. И назначил дату.

* * *

– Этот человек, которого подставил нам полковник, как его там? – наморщив лоб, спросил Балашинский.

– Обухов. Майор Обухов, – быстро выдал справку Миша.