Семь крестов

Джаспер не хотел идти домой, потому что ему страшно возвращаться. Каяться теперь не перед кем. Прусс, испытывая жгучее желание встретиться с дядей и помочь ему, сам же его и погубил. Орден тоже скоро рухнет, идеальная государственная машина не справилась с тем, за что боролась, потому как опасалась растерять все могущество. Так и вышло.

На добрые минут десять погрузившись в напряженные раздумья, Джаспер наконец спросил: ну и что же делать в таком случае? Пес почесал голову. По-настоящему свободен лишь тот, кто ничего не имеет и ни к чему не привязан. Они с Уортингтоном как нельзя лучше подходят на роль одиночек, и особенно сейчас, когда уже все потеряли. А жена?

– Совсем ты мне зубы заговорил, даже Галифакс ничего не понял, – захмелевший капитан отмахнулся от полубрата. – Как же можно быть одному, но с семьей?

– Да так и можно! – сначала Пес сам толком не понимал, что бормочет, но сейчас мысли начали упорядочиваться. – Свободу надо искать не снаружи, а внутри. Можно и в семье быть свободным, разумеешь? Главное, понимать, что пока ты трясешься за родных, они будут болеть и страдать. Но как только предоставишь их собственной судьбе, все встанет на место.

– Но я так и поступил, Галифакс свидетель!

– Нет, Джаспер, ты бросил жену и детей на произвол судьбы, оставив их в неведении. Это совершенно другое. Их кошмары только усилились, ибо твой ужас смешался с отчаянием бедной семьи! Надо хранить взаимопонимание, тогда трудности не должны возникать.

– Ладно. Я поеду с тобой! Но только, чтобы посмотреть, как ты будешь заливать эту дурость своей жене, а-ха-ха, ты слышал, мой добрый Галифакс?

– Знаешь, я отказался от продолжения, – глубоко вздохнув, Гектор глядел сквозь друга. – Сам не знаю о чем думать. Подводя итог, вот что я понял – идти нужно одному, безо всякой боязни, ибо кроме жизни у человека отнять больше нечего, а смерть – еще не конец. Если боишься смерти – сгинешь со дня на день, боишься пожара – сгорит все, не хочешь потерять семью – останешься без нее. А моей Анне не надо ничего говорить, она и так все понимает.

– Ну а отказался-то почему?

Вьюга за стенами трактира постепенно замирала, утихал снегопад, в харчевне начали мелькать новые лица.

– Я взял из путешествия все, что мне надо. Голыми руками могу рубить дрова, побывал в будущем и прошлом, хоть раз, но все же увиделся с дядей. Достаточно. К тому же неизвестно, что эта сволочь мне предложит завтра. Возможно, убить тебя, а возможно, и фон Плауэна…

– Так и быть, договорились. Доедем вместе до Кёнигсберга, а дальше видно будет, веди нас Галифакс. Вроде распогодилось. Завтра засветло выезжаем.

Увидев письмо фламандского графа, адресованное гохмейстеру, привратник Фалькенбурга, что в Новой Марке, немедленно поднял решетку. Путники хотели сменить лошадей, а заодно справиться касательно положения дел. Фогт этого городка, престарелый рыцарь с бельмом на глазу, проникновенно, с выражением, словно бродячий мейстерзингер, долго пересказывал последние новости.

Торуньский мирный договор подразумевал выплату репараций и выкупа за пленных в четыре этапа. Чтобы собрать средства на первый платеж, магистр совсем недавно, двадцать второго февраля, собрал прусские дворянские сословия в Остероде. Предложение заключалось в следующем: города соглашались внести чуть менее двух процентов от своих владений в орденскую казну. Разумным условия тевтонов сочли все представители за исключением Данцига. Поскольку решение не было единогласным, пришлось созывать второе собрание.

На сей раз к несогласному Данцигу примкнул и Торн – эти два ганзейских города всегда старались подчеркнуть свою независимость от ордена. Ничего другого фон Плауэну не оставалось, как силой заставить отщепенцев признать законность требований. Вскоре Торн был вынужден уступить, но вольнолюбивый Данциг, продолжая держать оборону, и до сих пор отвергал любые указания. А если первая часть платы не будет вовремя передана поляку, то неизбежно последуют «воистину демонические штрафные санкции, к которым подлый аспид и нечестивец Ягайло принудил Божий орден»…

Когда копыта трех свежих коней ступили на землю Помереллии, весна уже выгнала зиму взашей. Робкие снежные островки еще лежали на полях, окруженные подснежниками, но осмелевшее солнце беспощадно истребляло всякие клочья наскучившей зимы, которые холодные ветра не успели забрать с собой. На деревьях набухали почки, из рощ доносились восторженные птичьи трели, озера освободились от ледяных оков. Крестьяне на захудалых кобыленках везли на поля навоз, их чумазые детишки тащили за собой санки, разыскивая еще не до конца оттаявшие горки.

Фалькенбургский комтур обмолвился, что магистр собирался на второе воскресенье Великого поста присутствовать на торжественной обедне в родном Шветце. Прежде чем проводить Матиаса, надлежало сообщить Генриху добрые вести из Фландрии. На подъезде к колыбели гохмейстера ловкий мальчишка, не слезая со скакуна, острым шилом тут и там прокалывал березы, набирая в кувшинчик прозрачный сок.