Семь лет за колючей проволокой

Ода махорке

Оторви клочок газеты,
Пополам её сложи,
Чуть махорки из кисета
На серёдку положи.

А потом движеньем ловким
Закрути и склей слюной:
Лучше запаха махорки
За тюремной нет стеной!

Вспоминаются деревня
И прогулки по грибы,
За рекой поля, деревья
И завалинка избы…

Опротивел древний город
И Кремлёвская стена.
Лучше северные горы,
Ветра вой и злой буран!

Закурю-ка я махорку,
Посмакую едкий дым.
Без махорки нету толку,
Дым — лекарство от беды!

С ним и горе улетело,
И тюрьма не так страшна.
Обкурившись до предела,
Хорошо лежать без сна.

От куренья разговоры
Откровенны и чисты:
За цигаркой даже «Воры»
Раскрывают все мечты.

Как их много здесь мечтало,
За решётками тюрьмы.
И о разном здесь немало
Лишнего слыхали мы.

Тут на лучшее надежда
И поддержка в трудный час…
Почему-то люди прежде
Плохо понимали нас.

Запах вольной сигареты
Я давно уже забыл,
А дымок махорки этой
Придаёт немало сил!..

Тем не менее, как ни сносно было находиться в тюрьме, я с первых же дней начал строчить жалобы в Прокуратуру, однако ответов не получал. Время от времени меня навещал дознаватель, и меня выдёргивали из камеры «слегка». С каждым моим новым посланием жалобы в Прокуратуру тон дознавателя менялся и становился всё грубее и грубее. И вскоре он открыто заявил мне, что уверен, что именно я являюсь зачинщиком драки, то есть именно я ударил «бедного парня», сбил его с ног и этим нанёс ощутимый материальный ущерб кафе: разбил посуду, поломал несколько предметов мебели.

Я всячески возражал против такого произвола дознавателя, переворачивавшего происшедшую драку с ног на голову, и продолжал строчить свои жалобы на этот произвол, а также на то, что до сих пор мне не предоставлен адвокат. И вот на одну из самых ядовитых моих жалоб дознаватель появился передо мною, ехидно улыбаясь во весь свой и без того кривой рот.

— Пришёл наконец ответ на ваши жалобы! — Было заметно, с каким трудом он сдерживается, чтобы не рассмеяться. — Вот, распишитесь! — Дознаватель пододвинул ко мне листок.

— Что это? — Я почувствовал, что прокурорский ответ мне вряд ли понравится.

— Прокурор изменил предыдущее обвинение. Если ранее вы обвинялись по двести шестой, части первой, и вам грозил срок до года или штраф, то сейчас вы обвиняетесь по части второй той же статьи, то есть «за злостное хулиганство в общественном месте», а это уже совсем другое наказание — от двух до пяти лет лишения свободы…

— А почему тут ничего не сказано об адвокате?

— Есть два пути заполучить адвоката: это может быть либо общественный защитник, если у вас нет возможности оплачивать адвоката со стороны, либо нанимайте адвоката-частника! Что, вполне естественно, требует немалых денег! — Он снова ехидно уставился на меня. — Не стоило вам, гражданин Доценко, заваливать жалобами Прокурора: кому понравится, когда жалуются на его же сотрудников?

— Вы можете передать одной моей знакомой, чтобы она наняла платного адвоката? — не вслушиваясь в его слова, спросил я.

— Жалко мне тебя, парень, а потому помогу последний раз: с завтрашнего дня у тебя будет новый дознаватель. Вот, запиши здесь, как я могу связаться с твоей знакомой, лучше, если у неё есть телефон…

Я был уверен, что одна моя знакомая, очень добропорядочная девушка, которая к тому же была кое-чем мне обязана, не оставит меня в беде.

К счастью, дознаватель выполнил своё обещание и созвонился с ней. Она наняла для меня адвоката — очень милую женщину лет пятидесяти. В память навсегда врезалась ее фамилия: Лидия Васильевна Седова-Шмелёва, вероятнее всего, из-за оригинальности. Тем не менее допустили её ко мне только в день окончания следствия.

Ознакомившись с моим делом и внимательно выслушав рассказ от «первого лица», Лидия Васильевна заверила, что на Суде я наверняка поменяюсь местами со своими якобы от меня «пострадавшими». Она с большим состраданием отнеслась ко мне и очень сожалела, что не встретилась со мною до ареста, заверяя, что меня ни в коем случае не арестовали бы, несмотря на то что мои обидчики, воспользовавшись тем, что я несколько дней провёл в больнице, обвинили во всём именно меня.