Семь ликов Японии и другие рассказы

Да с ними это уже произошло, они все черно-белые, как официанты. Толкаются и возводят вокруг нее неприступную стену своими жирными задами, не зная, что он все равно может видеть их лица, отраженные в окне, а, собственно, нужно ли ему это? Три лысых коршуна, склонивших три своих клюва над бледным плечом Габи, – так ли уж было нужно надевать на себя что-то зелено-морское? Это выглядит так, будто она больна. Но она не спросила его об этом, она ведь спрашивает его тогда, когда уже все решила для себя и знает, чего хочет. Не сиди у меня вечно на голове, Саша! А где прикажете сидеть, когда кругом на всех стульях лежат твои ноты.

Бенедетти, вот ты какой. Ну, погоди, сейчас я займусь твоим отражением. Со зловещим выражением лица смотрит он на него, но видит его только сзади. Лицо его почему-то качается. И его отражение в стекле такое же прозрачное, как воздух. Сквозь его фрак видна пальма – и огни на другой стороне озера. Ник был в парке «Диснейленд», Анахайм – Санта-Ана. Ну, там просто садишься в скутер и видишь зал танцующих привидений. И вдруг к тебе неожиданно подсаживается одна из невест, сидит, можно сказать, у тебя на коленях. И делает вид, что хочет впиться в тебя зубами. Или поцеловать, но все это только лазерный спецэффект. Ты можешь смотреть сквозь нее, как сквозь воздух, а в следующем скутере сидит еще одна такая же, и в каждом скутере маячит по виртуальной тетке. А Габи говорит и говорит. А ведь уже не герла. И всё чирикает и пожимает плечиком, и ветер заставляет дрожать стекло.

Посмотрим теперь на маленького. Вытягивает клювик, прямо готов сожрать артистку, раздулся, как навозный жук. Эй, человечек, навозные жуки умеют хотя бы летать. Надувай свои щеки, сколько влезет, мне все равно видно Габи, и я вижу все, что мне надо.

Она говорит по-итальянски, Габи – и по-итальянски!

Что polizia по-итальянски означает то же, что по-немецки Polizei, до этого Макс как-то додумался. А вот Сен-Готард неожиданно вдруг превратился в San Gottardo, но знаменитее от этого не стал. Да и весь Тессин, чем он знаменит-то? Шел дождь, и горы тупо окружали их, точно так же, как и на другой стороне перевала. А теперь Габи нужно съехать с автобана вниз. Она петляет по деревням, только чтобы ничего не упустить. Pasticceria Nessi Albergo Bellavista Rodi Fiesso. Каждый указатель с названием местности – взрыв восторга. А Макс читает совсем другие: Schаr, Messerli, Haubensak, даже не с «ck». То, что они не знают, как правильно по-немецки, это единственно итальянское в этом Тессине.

Лучше следи, Габи, чтобы polizia не сцапала тебя, когда ты пересекаешь двойную линию. Или ударяешь на скорости в бордюрный камень. И все только ради этого концерта. Первого за двенадцать лет! Ну как же, она ведь была когда-то вундеркиндом!

– Когда я тебя родила, я перестала играть. Но сейчас тебе почти уже одиннадцать. И мне очень хочется заново все испытать.

Небольшой музыкальный вечер – это еще не публичный концерт, понимаешь, я, собственно, буду играть по старой дружбе, из любезности. А отель этот в прошлом был очень знаменит. Людям хочется вспомнить об этом еще раз – солнечные ванны, пляжи без купальников, но только все это осталось в прошлом. Владелец отеля устраивает теперь время от времени лишь какую-нибудь выставку или маленький концерт для своих гостей. Я его знаю еще с консерватории, он был флейтистом милостью Божьей. Но потом оставил музыку, занялся семейным бизнесом.

Милостью Божьей. Как раз так он и выглядит.

– Я ведь тоже уже не выступаю. Уж сколько лет ничего не репетирую.

У Макса, видимо, что-то не в порядке со слухом. Сколько он себя помнит, она играет на скрипке как сумасшедшая, часами шаркает по ней смычком, по сто раз одни и те же пассажи, в любое время дня, а после разрыва с Роландом так и по ночам. Часто она начинала уже в четыре часа утра, совсем тихонько, но Макс все равно слышал, он все всегда слышит. Когда Роланд уехал, она перестала играть, это точно, пока Макс не пошел в школу, тут скрипка опять появилась.

Еду она готовила только ради него, а когда он ложился спать, она принималась пить и потом играть. И лишь когда пришло это письмо из Тессина, она только играла и перестала пить. Она жила с того момента только ради этой своей поющей пилы.

Письмо Макс выучил наизусть. Она повсюду оставляла его, будто Макс все еще не умеет читать.