Семь ликов Японии и другие рассказы

Волосы на лобке? Нет, в Японии – ни в коем случае. Ее проинструктировали. Сбрить волосы – это ее не остановило бы, даже если вначале она показалась бы себе смешной: по-детски голенькой или как перед операцией аппендицита. Шрам можно спокойно показать. Сначала съедаем апельсин вместе с молодым человеком. Ты его практически не знаешь. Рассматриваешь в первый раз. Вот он стоит перед тобой на коленях, а в его глазах – обнаженная душа. Момент сотворения! Ради него ты и создаешь себя заново, великим усилием воли. Тело твое покидает одежды, как бы рождается заново. Женщина и мужчина встречаются вновь – они единое целое, как один человек. Извечное заблуждение, но в тот миг оно оборачивается для всех вечной истиной. И вы способствуете этому. Забудь свое искусство и работай в нем в полную силу. Нагота твоя возникнет сама по себе. Ты – актриса и в этой сцене покажешь, что к чему. Теперь ты великая, такая, какой всегда хотела стать…

Если бы она была из Реклингхаузена, режиссер, позволивший себе кричать на нее, вызвал бы у нее только жалость. Словно она не понимает, в чем тут дело и что от нее требуется. Она в паре с ММВ, а теперь такой вот take[85] – обалдеть. А тут еще герлы торчат в вестибюле с транспарантом на грудях: «PLEASE MARIUS FUCK ME!»[86] И ей приходится разыгрывать, что именно это он и проделывает. Обалдеть.

Герла, однако, была из Японии (из провинции, сказала А.), а Б., режиссер, вовсе и не кричал, он вообще не издал ни звука. А если бы и издал, что осталось бы от этого после перевода? На этом чужом языке, который, кажется, специально создан лишь для догадок, уверток и неоднозначности?

Единственное, что девушка смогла услышать: «“Deshima”, дубль двадцать пятый. Тишина. Работает камера».

Все же остальное не работало. Исполнительница роли Йоко пялилась в пустоту.

– Приложите руки еще раз к его лицу, в точности как до этого. Пожалуйста, фрау Й., переведите ей. Так, словно она не может дотронуться до его лица. А потом руки у нее опускаются, медленно-медленно, и замирают на ее свитере. Вот так: крест-накрест. И вдруг одним-единственным рывком стягивают его через голову. Но затем она овладевает собой, ее лица не видно, тело обнажено по пояс. Мариус кладет ладони ей на грудь, полностью покрывая ее. Он касается лбом своих рук. Переведите ей это, фрау Й.

Девушка вновь приближает руки к чужому мужскому лицу, осторожно трогает его подбородок, словно он из стекла, как трогают стеклянный сосуд, не решаясь поднять его. Потом она смущенно опускает руки, кладет их на колени, разглаживает ткань.

– Стоп, – произносит режиссер.

Оператор согнулся пополам; ММВ все еще стоит на коленях перед партнершей, все еще держа ее, ради приличия, за бедра. Затем встает и распрямляет плечи.

Целоваться они уже целовались. ММВ вытянул свои губы, чтобы дотянуться до ее, хотя она и опустила подбородок на грудь. Детский поцелуй после воскресной школы: Том Сойер и Бекки Тэтчер.

Б., режиссер-тихоня, орать не стал.

– Мы сделаем еще раз только одну эту сцену, – сказал он переводчице. – Ей даже лица не нужно будет показывать.

– Но грудь будет видна? – спрашивает фрау Й. по-немецки.

– Да, – сухо отвечает режиссер – Она и должна быть видна. Но недолго. Потом ее перекроет голова Мариуса.

Фрау Й. вновь начала что-то втолковывать девушке, грациозно стоявшей в застывшей позе на коленях на подушечке посреди татами, но как-то уж очень одиноко в длинном коридоре. Глаза ее были опущены, она едва кивала, пока фрау Й. держала взволнованную речь, более продолжительную, чем того требовал повод.

Автор сценария, в качестве зрителя на заднем плане, заподозрил, что тут только потому так много говорят, что режиссура вообще позволяет с собой дискутировать. А говорить-то можно было бы о пестром норвежском свитере с мелким рисунком, в котором исполнительница вышла на свою главную любовную сцену. Сама же сцена не могла быть темой для обсуждений. Прочти она сценарий – знала бы: здесь у нее в руках ключ ко всему фильму. А она сидит тут, словно не ведает, о чем речь. Хочет играть саму скромность, но, по крайней мере, это надо суметь сыграть, а для этого надо еще захотеть сыграть хоть что-то. Эту же невинность в свитерочке занимает, кажется, только один вопрос: чего, собственно, она тут забыла. И от фрау Й. больше не слышно напоминаний актрисе о необходимости понимать роль, а только лишь об обременительном факте взятых на себя обязательств. Во всяком случае, неудовольствие на юном лице все больше становилось выражением неистребимой досады.

Более двадцати человек стояли или сидели в старом садовом домике, который снимала и с любовью жила в нем – как он того и заслуживал – директриса Института имени Гёте. Она освободила его на время съемок по причине симпатии к швейцарско-японскому проекту, а также и к автору сценария, гостившему у нее в прошлые годы, когда он приезжал в Киото: сначала с литературными чтениями, позднее чтобы повидаться с А., которую полюбил.