Семь месяцев бесконечности

Вечером к нам пришел Уилл и попросил записать на диктофон наиболее впечатляющие с нашей точки зрения моменты экспедиции. Он собирался отправить пленку в США на радио. Я, быстро исчерпав весь запас английских слов, наговорил минут восемь-десять. Кейзо, смущаясь, долго собирался с мыслями, прежде чем начать. Чтобы не мешать ему, я выбрался из палатки и пошел в гости к Этьенну и Дахо, тем более что приближалось время радиосвязи. Но, увы, сегодня мы не слышали ни одной станции. Чуть позже едва-едва прорезался Пунта-Аренас. Лагерь в координатах: 87,3° ю. ш., 104,6° в. д.

23 декабря, пятница, сто пятьдесят первый день.

Сегодня пятница — «Юрин день», что в переводе означает день большого сбора мочи (от английского слова «urine»). В полном соответствии с контрактом, заключенным с доктором Этьенном перед подходом к Полюсу, я должен был раз в неделю позаботиться о том, чтобы ни один из моих друзей да и сам я не бросали мочу на ветер, а отдавали ее на алтарь таинственной науки, пытающейся отыскать устойчивую зависимость между качеством мочи и психологическим состоянием ее производителя. Вступив в должность, я первым делом постарался сделать эту процедуру наименее обременительной для своих товарищей. Поэтому я изменил методику, которой придерживался Этьенн в самом начале эксперимента, когда он бегал за нами с литровой полиэтиленовой банкой, слезно умоляя не проливать ничего мимо в течение целых суток. Легко себе представить сверхсложность этой задачи, особенно в штормовую погоду! Не менее трудно было и самому Этьенну, которому приходилось оттаивать замерзшее содержимое банки под потолком палатки с тем, чтобы взять из всего этого количества только 5 миллилитров ценной жидкости. Я пошел другим путем. Зная, что у каждого из нас есть своя личная и вполне герметичная посудина для мочи, я накануне «Юрина дня», то есть в четверг вечером, обходил каждую палатку и просил ребят хранить в заветных бутылках все содержимое до самого утра. Сам же я накануне вечером подготавливал специальные пластиковые пробирочки с плотными пробками, нумеровал их и утром разносил по палаткам в соответствии с номерами. По условиям эксперимента каждый из нас имел свой номер, который проставлялся на анкете и на пробирочке. У Этьенна, например, был номер 1, у Уилла — 6. И хотя то, чем я наполнял пробирки с помощью длинной алюминиевой трубочки, не было в полном смысле слова суточной мочой, требуемой по условиям эксперимента, все-таки, на мой взгляд (и доктор был в этом со мной полностью согласен), в ней присутствовали наиболее репрезентативные ее пробы: вечерняя, отражающая степень усталости организма после девятичасового перехода на лыжах, и утренняя, отражающая степень релаксации того же организма после сна. Так или иначе, дело пошло быстрее и горка пронумерованных, заполненных мутным льдом пробирок в специальной полиэтиленовой коробке стала расти. Завершив утренний обход палат, я вернулся к себе и почувствовал, что проголодался сегодня сильнее обычного. При полном попустительстве со стороны Кейзо я усилил сегодняшнюю овсянку кусочками поджаренного мяса. Это больше напоминало нормальный завтрак и существенно улучшило наше настроение, тем более что у Кейзо уже практически перестало болеть ухо. Подлинным героем сегодняшнего утра стал Рекс, которому, совсем так же, как и мне, показалось, что неплохо было бы начать день с мяса — кто знает, что там ждет впереди. Оставленный на некоторое время без присмотра Рекс подошел к нартам, вскрыл своей острой мордой один из картонных ящиков с мясными запасами Этьенна и профессора и стал под шумок методично их поглощать. Неизвестно, что иссякло бы раньше — аппетит Рекса или мясо профессора, если бы сам профессор с воплем негодования не обнаружил преступника. Далее все разыгрывалось по обычному сценарию. Уилл с лыжей в руках воспитывал преступника, а профессор, ворча, восстанавливал пострадавший ящик. По довольной морде Рекса было видно, что он явно удовлетворен тем, как провел утро, несмотря на карающую длань Уилла.

Мы вышли. Облачность, видневшаяся с утра на юго-западе, развила стремительное наступление и вскоре неожиданно заволокла все небо. Стало темно. Темно-серые рваные облака быстро летели над нашими головами, пропал контраст, и я впервые за последние дни шел исключительно по компасу.